Сотворение Святого
Шрифт:
Детей оторвали от него, связали им руки за спиной. Как они могли! Мое сердце рвалось из груди, но я не решался что-либо сказать. Их повели к помосту, заставили подняться на него. Крик жалости вырвался у людей и повис в застывшем воздухе.
Графиня стояла неподвижно, глядя на своих детей. Казалось, что она окаменела.
Дети кричали:
— Кеччо! Кеччо!
Их крики рвали сердце.
— Продолжайте! — приказал Савелло.
Стон сорвался с губ Кеччо, он закачался из стороны в сторону, словно собрался упасть.
— Продолжайте! — повторил Савелло.
Но Кеччо больше не мог этого выносить.
— Господи! Остановитесь! Остановитесь!
—
— Я не могу! Развяжите их!
— Дурак! Я пригрозил, что повешу их, и я это сделаю! Продолжайте!
— Не повесишь! Говорю вам, развяжите их!
— Я здесь главный. Продолжайте.
Кеччо шагнул к нему со сжатыми кулаками.
— Клянусь Богом, ты уйдешь тем же путем, каким пришел, если будешь мне перечить. Развяжите их!
Мы с Маттео оттолкнули людей, которые держали мальчиков, и перерезали веревки. Кеччо пошел к детям, протягивая руки, и они бросились в его объятия. Он крепко прижимал их к себе и покрывал личики поцелуями. Толпа отреагировала криком радости, многие разрыдались.
Внезапно все увидели какую-то суматоху на крепостной стене. Графиня упала, люди сгрудились вокруг нее.
Она потеряла сознание.
Глава 28
От крепости мы возвращались в тревоге. Савелло шел один, очень злой, хмурясь, отказываясь с кем-либо говорить… Кеччо тоже молчал, отчасти винил себя за то, что сделал, отчасти радуясь, что проявил милосердие. Бартоломео Моратини шел рядом, что-то ему говорил. Мы с Маттео шагали позади детей. В какой-то момент Бартоломео замедлил шаг, чтобы присоединиться к нам.
— Я пытался уговорить Кеччо извиниться перед Савелло, но он ни в какую.
— Я бы тоже не извинялся, — поддержал кузена Маттео.
— Их ссора не пойдет на пользу городу.
— На месте Кеччо я бы сказал, что город может катиться к дьяволу, но я не буду извиняться перед этим чертовым священником.
Когда мы подошли к дворцу д’Орси, нам навстречу вышел слуга, чтобы сообщить, что посыльный ждет с важными новостями. Кеччо повернулся к Савелло и мрачно спросил:
— Вы пойдете? Возможно, новости потребуется обсудить.
Протонотарий не ответил, но вошел в дом. Через несколько минут к нам вышел Кеччо.
— Герцог Миланский идет на Форли с пятитысячной армией.
Никто не произнес ни слова, но лицо протонотария потемнело.
— Как хорошо, что мы сберегли детей, — указал Бартоломео. — Живые они могут принести больше пользы, чем мертвые.
Савелло посмотрел на него, а потом, словно наводя мосты, но против воли, пробурчал:
— Возможно, ты поступил правильно, Кеччо. В тот момент я не увидел политической мудрости твоего деяния.
Кеччо чуть покраснел, но потом, чувствуя на себе взгляд Бартоломео, вежливо ответил:
— Я сожалею, что наговорил лишнего. Сложность ситуации и моя вспыльчивость привели к тому, что я потерял контроль над собой.
Кеччо выглядел так, будто ему пришлось проглотить очень горькую пилюлю, но его слова произвели должный эффект, и тучи начали рассеиваться. Разгорелась активная дискуссия, касающаяся наших дальнейших действий. Прежде всего нам требовалась помощь, чтобы противостоять герцогу Лодовико. Савелло сказал, что папа не оставит их в беде. Кеччо рассчитывал на Лоренцо де Медичи, так что гонцов отправили и в Рим, и во Флоренцию. Потом решили завезти в город как можно больше продовольствия и укрепить стены, чтобы подготовиться к осаде. Что же касается крепости, мы
Кеччо отослал из города жену и детей. Пытался убедить уехать и отца, но старый д’Орси заявил, что он лучше умрет в своем городе и дворце, чем будет метаться по стране в поисках безопасного места. В тревожные дни молодости он частенько становился изгнанником и теперь хотел только одного: оставаться в собственном доме в своем любимом Форли.
Новость о приближении армии Лодовико вызвала ужас. Когда же в город потянулись телеги с продовольствием, а работа на стенах велась днем и ночью, храбрые горожане задрожали от страха. Им предстояло выдержать осаду, им предстояло сражаться, и существовала вероятность того, что их могли убить. Шагая по улицам, я заметил, что лица горожан побледнели. Словно подул холодный ветер, остудивший их боевой пыл. Я улыбался и говорил им, естественно, про себя: «Вы разграбили дворец графа и сокровищницу, и вам это очень даже понравилось, а теперь придется платить за полученное удовольствие».
Я восхищался Кеччо, который доходчиво объяснил горожанам, что им лучше хранить верность ему, так как тем, кто участвовал в грабежах, придется заплатить большую цену, если к власти вновь придет милосердная графиня.
Кеччо постарался, чтобы никто не узнал об отъезде его семьи. Все приготовления велись втайне, уехали жена и дети глубокой ночью. Но об этом стало известно, и секретность вышла Кеччо боком. Люди спрашивали, почему Кеччо вывез из города жену и детей. Он боялся осады? Сам собирался их покинуть? Мысли о возможном предательстве добавили злости к их страхам, и популярность Кеччо начала стремительно падать. Почему он хотел сохранить отъезд семьи в такой тайне? На этот вопрос давались тысячи ответов, и все они в большей или меньшей степени дискредитировали Кеччо. Еще недавно он был на пике популярности, он проходил по улице, его осыпали нарциссами, но нескольких дней хватило, чтобы все это кануло в Лету. Его больше не окружала восторженная толпа. Крики радости перестали быть в тягость. Никто не приветствовал его словами «Pater Patria». Кеччо делал вид, что не замечает перемен, но сердце его отчаянно ныло. И начались перемены с фиаско у крепости. Люди винили своих вождей за то, что они выпустили графиню из своих рук. Их ужасало пребывание врага в сердце города. Обычную осаду они еще могли пережить, но какое тут сопротивление, если крепость в любой момент могла нанести удар в спину?
Горожане знали, что помощь идет из Флоренции и Рима, и очень рассчитывали, что дружественные армии появятся под стенами города раньше ужасного герцога. О Лодовико ходили самые разные истории. Люди, которые видели герцога в Милане, рассказывали о его бледном, даже желтоватом, лице с большим крючковатым носом и широким, тяжелым подбородком. Другие вспоминали его жестокость. Все знали, что он убил своего племянника после того, как долгие годы продержал его в темнице. Они помнили, как он подавил мятеж в городе, который хотел освободиться от его власти, повесив на ярмарочной площади всех членов совета, старых и молодых, а потом выискивал каждого, кто участвовал в мятеже, и безжалостно убивал, так что население города уменьшилось на треть. Жители Форли тряслись и поглядывали на дороги, по которым должны были подойти дружественные армии.