Сотвори себе поддержку
Шрифт:
— Матушка, спаси ты сына моего!..
И как будто с того дня ее сына как отворотили от выпивки. И стал мужик нормальным мужиком. А старушка про тот случай всему селу раззвонила. И пошли к этой иконе просители, и начались чудеса. У кого-то семья сохранилась, не распалась. У кого-то болезнь излечилась. У кого-то просто на душе стало спокойнее…
Машка все еще рассказывала подробности, а Оля прислушивалась к чувствам, которые вызывал в ней этот рассказ. Что-то жутковатое было в этом рассказе. Как будто о каких-то потусторонних могучих силах рассказывала Машка, и было действительно
Поэтому смешанные чувства были у Оли, когда Машка, истощив весь запас информации, настойчиво и торопливо спросила:
— Ну, ты как, поедешь с нами?
И Оля просто не смогла сразу ответить. Просто не знала, что ответить. С одной стороны, надо ехать. Ведь если действительно желания сбываются, то как же этой возможностью не воспользоваться? А с другой стороны — страшно как-то, как-то ответственно все это — что-то попросить. А вдруг сбудется?!
И потом — о чем просить-то?
Этот вопрос окончательно смутил ее. Вот те раз! Вот тебе икона чудотворная. Вот возможность получить все, что хочешь — и оказывается, она не знает, чего хочет…
Она как-то растерянно и смущенно ответила Машке, что не знает еще, поедет или нет, что ей подумать надо. И она начала думать.
Именно это она и делала, пока готовила завтрак, отвечала на вопросы мужа, собирала дочь в школу. Она делала все, как заведенная, но где-то в глубине ее все время был этот вопрос — надо ли ей ехать к этой чудотворной иконе и о чем она хочет попросить? На самом деле самый важный вопрос был именно этот. Потому что если просить она ничего не будет, так и ехать к иконе нечего. Осталось только понять — зачем она туда поедет, о чем будет просить.
И эти мысли, какие-то отрывочные, так и приходили к ней, пока ее близкие собирались уходить из дома.
И мысли эти были бестолковые и неловкие какие-то. Попросить, что ли, чтобы им квартиру дали новую? Но как-то неловко становилось от такой просьбы, как будто что-то стыдное было в самой просьбе. Квартира у них нормальная, скажет еще, что дурью она мается, с жиру бесится. Она улыбнулась самой себе, осознав, что относится к этой иконе, к этой женщине, изображенной на ней, как к живому существу, которое может по человеческим меркам оценить ее просьбу.
Но мысли ее кружились вокруг именно таких предположений: то ли попросить, чтобы мужу зарплату прибавили, то ли — чтобы деньги на отпуск появились, давно хотелось им съездить на курорт, отдохнуть, как белые люди отдыхают…
В какой-то момент она увлеклась домашними делами, и мысли эти ушли в сторону. Но все равно — где-то внутри она продолжала думать, потому что неожиданные вспышки таких мыслей опять появлялись в ней: «А, может, попросить, чтобы они просто были все здоровы, чтобы все было в семье хорошо…»
И опять она испытывала недоумение и смущение: непонятно было, может ли она вообще просить о других или только о себе?
И вообще — как просить-то?
«Дай мне!» — вроде бы звучит по-хамски,
«Помоги!» — она прислушалась к самому слову, и оно понравилось ей больше, только вот в чем ей надо помогать, она сама не знала.
Она стала гладить белье, и ритмичные движения как-то успокоили ее, но неудовлетворенность собственным недопониманием осталась. Просто обескураженной она себя чувствовала оттого, что вот, оказывается, как мало сама понимает, что ей надо, как мало понимает себя и свою жизнь.
Она подумала в какой-то момент, что что-то знакомое было в этой ситуации для нее, как будто она уже с ней сталкивалась. И, покопавшись в памяти, вдруг вспомнила, откуда это чувство.
Она читала об этом. Читала у Стругацких в их «Пикнике на обочине», как главный герой мучительно, с трудом добирался до золотого шара, который выполнял все желания. Как, рискуя своей жизнью, пожертвовав жизнью напарника, дошел до этого шара и осознал, что совершенно не знает, что просить, как просить… И ей стало даже немного легче, когда она вспомнила это. Значит, не одна она такая бестолковая, другие тоже не могут сразу сформулировать свою главную просьбу, с которой можно обращаться к тому, кто может ее исполнить.
Она продолжала гладить и в какой-то момент стала думать рационально и спокойно. «Так, — сказала она самой себе. — Если я хочу обратиться к этой иконе с просьбами о себе, нужно просто понять, что у меня не так и в чем она мне может помочь…»
Она прислушалась к самой себе, и это «не так» быстро отозвалось в ней. «Не так» было у нее на работе. Уже давно там было «не так», и все это «не так» упиралось в отношения с заведующей учебной частью, вредной и противной старой девой, которую ненавидел весь преподавательский коллектив.
Она действительно была вредная, вспыльчивая, резкая. И ругала она преподавателей грубо, и никогда не было понятно, за что и почему она тебя «поимеет». Злые шутки ходили о ее вредности. «Недотраханная», — так называли они ее между собой, прямо намекая на ее одиночество и женскую неудовлетворенность. «Климактеричка» — было еще одно ее прозвище, и намек тут был очевиден, как будто затянувшийся, непроходящий климакс переживала она, поэтому и стервозила постоянно.
Оля даже обрадовалась, когда нащупала что-то, что может быть ее просьбой к чудотворице. Потому что сама не раз попадала под горячую руку «климактерички».
— Вот и надо попросить, чтобы я смогла не обращать на нее внимания. Чтобы она меня не трогала. Чтобы я могла с ней какой-то общий язык найти…
И в ту же минуту, как она подумала об этом, она вдруг с удивлением поняла: а ведь она может с ней общий язык находить!.. Она даже утюг почему-то выключила, когда это понимание пришло к ней. Потому что даже гладить дальше не смогла. Ей нужно было постоять и осознать, что это действительно так.
Она вспомнила вдруг, как две недели назад, после долгих и мучительных сборов, пошла в кабинет к «климактеричке», чтобы поговорить о прибавке зарплаты. Пошла, внутренне боясь и волнуясь, но понимая, что без этого разговора ни о какой прибавке и речи быть не может.