Сотвори себе поддержку
Шрифт:
Она выходила из церкви с легким сердцем.
Она остановилась в дверях и перекрестилась, легко и естественно, как будто бы делала это всегда, как делают истинно верующие люди, входя в храм и выходя из храма…
Она постояла и посмотрела туда, в глубь храма, где виднелся огонек лампады перед иконой…
И она подумала: «Ну и что, что я не попросила того, о чем хотела попросить…»
И только в эту секунду она вдруг ясно поняла, что она получила все, за чем ехала. Что с ней произошло все то, чего она хотела.
И она поняла это так ярко, что, казалось, даже ярче
И неважно было, что эти чувства возникли в ней по отношению к самой женщине, изображенной на иконе. Важно было, что она действительно ощутила их в себе. И что они в ней остались. И она стала той, которой хотела стать — любящей и светлой. Наполненной любовью.
«Все-таки она чудотворица! — потрясенно подумала она. И повторила вслух: Все-таки она чудотворица… Я хотела быть любящей — и я стала любящей…»
И улыбнулась опять своим мыслям. И сама себя поправила: «Я не стала любящей. Я ею и была. Просто — не доставала это из себя. Или доставала так редко. И сейчас я достала из себя любовь, сочувствие. И никто мне этого не делал, кроме меня самой…»
И подумала опять, что точно, нигде нельзя взять любви, кроме как в своем сердце. И что сердце каждого человека уже полно этой любви — нужно только достать ее из себя. Позволить ей быть. Позволить себе быть любовью.
И подумала она опять удивленно: если даже этой печальной святой женщине так нужна любовь, поддержка, сочувствие, то как нужны они живым людям, всем, каждому! И какой была бы другой жизнь — если бы каждый доставал из себя свою любовь, позволял ей течь, выпускал ее наружу и делился бы ею с другими. И каким светлым бы и любящим стал этот мир.
И идя к машине, она тихо улыбалась такой простой мысли — как нужно любить. Как можно любить.
И глядя в тусклые лица людей, подходивших к храму, она думала — они тоже идут сюда за любовью. Но не найдут ее нигде, кроме своего сердца. Как нашла ее сегодня она.
Нашла — и больше не потеряет…
Живая…
Она выглядела потерянной, хотя совсем не была потерянной.
Она была брошенной — а это было не одно и то же.
Потерянные души — их просто теряли, даже не замечая их присутствия в собственном теле.
Она же была брошенной душой, потому что от нее отказались, ее бросили осознанно, специально — просто не захотели больше жить с душой.
Девочка, в чьем теле она жила, милая и хорошая, душевная девочка, вчера, отчаявшись и разуверившись в своей любви, отказалась от нее.
— Не хочу, — сказала она, плача горько, так горько, как могут плакать только те, кто разочаровался в любви.
— Не хочу больше… Хватит… Никакой любви… Наелась…
И это ее «наелась», сказанное как-то не по-детски жестко, цинично, было не ее, не девочкино, — но она, говоря это, уже была без души. Потому что она так решила — жить без души.
Потому что жить без души — спокойнее. И не больно. И безопасно. Живешь себе, живешь — и ничего не чувствуешь. И ничего тебя
Брошенная Душа была огорчена и откровенно несчастна. Ее милая девочка, которая еще вчера так светилась любовью, так верила в счастье, была такой сердечной, душевной, живой, — сегодня отказалась от всего этого, отказалась от своей души. Потому что душа — это и есть любовь. И — свет внутри. И — ощущение счастья и радости.
Брошенная Душа была расстроена и беспокоилась за девочку — как же она теперь без души? Как же она жить-то будет? Да разве без души живут? Так, бродят неприкаянными, бездушными телами по жизни, делают что-то, суетятся, но главного-то в людях нет — души их, света их. И жизнь их бездушная, без любви — разве это жизнь? И живут они, как роботы, как мертвые…
И Брошенная Душа в грустных размышлениях не находила себе покоя и все перелетала с ветки на ветку раскидистого дерева, на которое она и выпорхнула, когда девочка ее бросила. И, попорхав своими прозрачными крылышками, сменив не одно место, решила все-таки, окончательно и бесповоротно, изменить то, что уже произошло. Найти девочку и вернуть ей ее душевный покой и ее надежды. Вернуть ей веру в любовь. Вернуть ей ее душу. То есть себя.
И она полетела.
Полетела искать тело, которое бросило ее.
Но не успела она пролететь и десятка метров, как чуть не столкнулась с летящей ей навстречу душой — тревожной и огорченной.
— Ах, Господи, — сказала Тревожная Душа, еле успев затормозить своими нежными прозрачными крылышками, избегая столкновения. — Милочка, вы не видели здесь тела мужчины, доброго такого, интеллигентного, задумчивого, очень приятной наружности, в очках…
И, увидев, как Брошенная Душа отрицательно покачала крылышками, Тревожная Душа, еще более тревожно и как-то театрально-трагично, заламывая крылышки, продекламировала:
— Ну что же делать! Что делать! Ведь он пропадет без меня…
И, вибрируя крылышками на месте, быстро, трагичным шепотом стала рассказывать Брошенной Душе:
— Представляете, уже неделю ищу его — и найти не могу… Уже неделю как он потерялся и бродит где-то без меня, неприкаянный, бездушный — и кто знает, что он мог за это время натворить, в кого он мог превратиться, он, которого всегда все ставили в пример как доброго, душевного человека… Нет, ну надо же, как я могла его потерять…
— «Как я могла его потерять!» — как бы передразнивая ее, проговорила пролетающая мимо душа. — Как я могла его потерять! — повторила она, затормозив, и вся интонация ее говорила о возмущении и несогласии с такой формулировкой. — Да разве же это ты его потеряла? — сказала Возмущенная Душа. — Да разве это мы, души, их теряем?… — Она произнесла эту фразу так, как будто сама формулировка была какой-то дикостью! — Да мы, души, для того и созданы, чтобы быть с ними всегда, и помогать им, и советовать. И путь им указывать, чтобы жили они в согласии с собой, и с миром, и с другими людьми. Мы — это то, что они и есть на самом деле, — Божественный свет и Божественная любовь. Мы сами никогда их не бросаем, мы с ними до самой последней их секунды…