Совьетика
Шрифт:
Голландия ассоциируется у меня с того самого дня с запахом куриц «гриль», которых жарят перед магазинами прямо на улицах. Перемешанным с запахом клейких, как расплавленная пластмасса, сладостей, которые и на вкус- чистой воды химия. Все здесь было маленькое, улицы узкие. Высокими были только люди. Это была очень красивая страна – по-своему. Необычной для нас архитектурой, каналами. Впечатление портило только то, что улицы были усеяны собачьими экскрементами – до Голландии я ни разу, никогда не видела, чтобы они вот так запросто валялись на улице, и чтобы люди спокойно позволяли своим собакам на улицах гадить. Здесь же это было в порядке вещей, никто даже не обращал на это внимания.
До места я добралась без происшествий. Небольшая заминка возникла только в самый последний момент: я никак не могла понять, где
Хорошо, что мой друг по переписке был не этническим голландцем, а выходцем из Ганы: голландца, наверно, хватил бы инфаркт, если бы я заявилась к нему без предупреждения. Но я тогда этого тоже не знала. У нас в городе такие визиты – «шел мимо, думаю, дай зайду…»- были в порядке вещей, потому что не у всех людей бы телефон. Жизнь не была настолько расписана по минутам, как у голландцев. Да и гостей мы так, как они, не пугались!
Тони только немного удивился, но встретил меня радушно. Он был намного старше меня – ровесник моей мамы, походил внешне на высушенного кузнечика, много курил и еще больше кашлял. «Независимый бизнесмен по импорту и экспорту», как он мне представился. Но типично африканского – теплого, душевного радушия, которое мне было знакомо по общению с африканскими студентами в СССР – в нем не было ни следа. В гостях у него была племянница, а Тони не подал ни ей, ни мне ничего, кроме чашечки кофе. Я краем глаза глянула в его кухню (кухня и гостиная представляли здесь собой единое целое) и увидела, что там нет ничего, кроме заплесневелого хлеба…
Это было первое западное жилье, которое я увидела изнутри. На одного человека более, чем достаточное: двухэтажная квартира, с гостиной, совмещенной с кухней внизу и спальней с душем и туалетом наверху. Естественно, я не знала, сколько оно стоит, и какие здесь квартплаты. За окном, когда оно было раскрыто, ухали и завывали зоопарковые звери, так что даже становилось немного не по себе. Больше всего меня удивила практичность здешнего устройства: выключатель на лестнице был и внизу, и наверху, так чтобы можно было выключить свет за собой, поднявшись по лестнице. У нас до такого просто не додумались бы – и вовсе не потому, что не могли такого сделать, а потому что у нас другие мысленные приоритеты: не какие-то облегчающие жизнь мелочи, в которых Запад преуспел (причем вовсе не из-за заботы о людях – просто каждая такая мелочь создает новый рынок!), а решение проблем глобальных, размышления о смысле жизни, обо всем человечестве и т.п Кажется, это вообще черта характера русских людей, вне зависимости от общественного строя. Просто мы другие по своей натуре, чем голландцы.
Я подарила Тони несколько сувениров – все мы приехали в Голландию с чемоданами, набитыми подарками предстоящим знакомым, а как же без этого! Мы выпили еще по чашечке кофе, и я – пешком же – отправилась домой. В животе у меня урчало от голода.
Кто там у нас завидовал темнокожим и их «Мерседесам»?…
В понедельник Николай отвез нас в музей, к которому нас прикрепили- прямо с вещами- и передал нас в голландские руки. Нас встретил симпатичный серьезный дяденька по имени Йос. Нам рассказали, в чем будет заключаться наша работа: музей готовил выставку по истории отношений двух стран, и надо было помочь в ее подготовке. Но нас ожидали еще осенью, а к тому моменту, когда мы приехали, работа над выставкой оказалась почти закончена! Нам оставалось какие-то мелочи перевести на русский, походить по музеям, архивам и тому подобным заведениям. Размещали нас в голландских семьях, которым организаторы визита выдавали деньги на то, чтобы те кормили нас завтраком. Нам же выдавали по 1000 гульденов в месяц (небольшими суммами, каждые две недели, чтобы мы не потратили сразу все) на карманные расходы – в то время неплохие деньги,
Руслана определили в семью, увлекающуюся классической музыкой: их дочь была оперной певицей. Пусти козла в огород….О таком он мог только мечтать! Уже через неделю он с гордостью называл хозяев «мои ван дер Берги», а они водили его на оперные спектакли чуть ли не раз в неделю – за свой, разумеется, счет, так что о ценах на билеты Руслан не имел понятия.
Девочкам повезло несколько меньше – в том плане, что их поселили у студентки, с которой у них не сложились отношения. Дело в том, что уже в первую неделю они съели за завтраком ее месячный запас варенья и масла. Студентка пришла в ужас, но и девочки наши тоже в ужас пришли:
– Видела бы ты, Жень, как она эти бутерброды намазывает! Слой масла тонюсенький, прозрачный – как будто украла у кого! Ну и жадина! А когда мы в душе моемся, она чуть не под дверью с часами стоит: воду экономит…
Хотя все мы изучали в институте по философии диалектический и исторический материализм, никто из нас не подумал о том, что бытие определяет сознание, а не наоборот. Мы просто физически не могли себе представить необходимости экономить на собственной чистоте и уж тем более – на еде. Любой самый захудалый студент у нас в стране клал по утрам масло на бутерброд толстыми кусками. О варенье я уж и не говорю: его мы съедали за чаем по полбанки за вечер, ложкой.
Бюджет голландской студентки не оправился от нанесенного ему нашими соотечественницами удара даже после возмещения стоимости съеденного ими голландской стороной, и она взмолилась к работникам музея, чтобы с нее сняли такую непосильную для нее ношу. После чего девочек переселили в роскошный особняк работника музея – наследника семьи одной из крупнейших в Голландии сетей магазинов. Мы постоянно видели в городе его фамилию на магазинных вывесках. Его дом был настоящим дворцом, масла с вареньем здесь можно было есть сколько влезет. И мыться тоже.
Меня поселили в еврейскую семью – это я поняла сразу по фамилии хозяйки. А уж когда я ее увидела, у меня совершенно не осталось никаких в том сомнений. Ой, как интересно! После войны евреев в Амстердаме осталось мало. Хозяйка- тоже работница музея-, Мариэтта, была еврейка по отцу, а ее муж, компьютерщик и математик Ханс, -евреем на четверть. Когда-то в 50-е годы, еще будучи ребенком, Мариэтта бывала у нас в СССР: коммунистом был ее папа-журналист. Но все, что она из этих поездок запомнила – это как родители нелегально провозили обратно в Голландию излишек спиртного, засунув бутылки в ее детский ранец… Сама Мариэтта коммунисткой никогда не была, хотя считала себя левой: они с Хансом были из перебесившегося в молодости “flower-power generation ”, которое, осев, оставило в прошлом собственное бунтарство и стало обыкновенными буржуазными бюргерами. Жили они на тихой улочке довольно далеко от центра, в западной части города, в трехэтажном доме: у Ханса было свое, отдельное жилье на первом этаже, Мариэтта занимала второй – с отдельной входной дверью, а в мезонине жили две их дочки, 13 и 11 лет, и была отведенная мне комната. Подвал дома тоже был жилым, и они его кому-то сдавали.
Наверх уводили узкие лестницы – закрученные в такую лихую спираль, что у меня при их виде в первый раз закружилась голова. Голландские дома были узкими, узкими были в них и двери, и лестницы, а новая мебель в случае нужды заносилась через окно: над ним специально для этого был прибит снаружи особый крюк, через который пропускали для этого толстую веревку…
Когда мне навстречу выбежала младшая из девочек, я, признаюсь, струхнула: ой, у них есть дети… Я совершенно не знала, как себя с детьми вести, и потому обычно их немного побаивалась. Но с Эстер и Марицей мы нашли общий язык на удивление быстро. Девочки говорили по-английски и немного хуже- по-французски. Сами хозяева – свободно на обоих этих языках и на немецком. Марица обожала Мадонну и своего хомячка, который жил в одном большом стеклянном ящике вместе с кроликом Эстер.