Совьетика

Маленко Ирина

Вот чем и купила меня Голландия – не прилавками с 30 сортами сыра и салями, не стереосистемами, а тем, что здесь можно было выучить любой язык, заказать в магазине учебник амхарского, поехать работать в Африку (кем и что там можно делать, поехав туда работать отсюда, я тогда не думала!); тем, что тебе не говорят гадости, увидев тебя на улице с чернокожим (я не думала и о том, что можно улыбаться людям в лицо и при этом продолжать их дискриминировать!), тем, что здесь есть Тропический музей (который есть здесь из-за колониального и работоргового прошлого этой страны!)…

…За два месяца мы успели обойти и объехать почти все самые интересные музеи в стране, не считая архивов и библиотек. Я накупила себе и мне надарили

столько книжек, что часть из них пришлось отправить домой посылкой: иначе вышел бы перевес багажа. Мы побывали в разных городах: Роттердаме, Гааге, Лейдене, Харлеме, Утрехте, Арнеме, Неймегене…Даже заехали в соседнюю Бельгию, посетив Антверпен. Жизнь казалась захватывающе интересной и беззаботной. Это потому, что мы в общем-то не знали, чем и как по-настоящему живут здесь люди: языка мы не знали, бытовых забот, вроде ежемесячной оплаты счетов, не испытывали. Но нам казалось, что мы знаем, как они живут: ведь вот же, весь их быт у нас на виду…

Время нашего визита пролетело быстро как во сне. Грустно было расставаться с гостеприимными голландцами, еще грустнее- с беззаботной жизнью без проблем, когда все тебе подается на блюдечке. Мы уже вообразили себе было, что это норма жизни!

Голландцы захотели продлить наш визит еще на месяц, хотя делать нам там уже было совершенно нечего, но остались только Таня с Еленой. Мы с Русланом были вынуждены с сожалением отказаться от такой чести: ему надо было возвращаться на работу сторожем в Исторический музей, а мне – писать диплом! До защиты оставалось только два месяца, а у меня еще не было написано ни строчки… Как ни пришлась мне тогда по душе Голландия, ни на секунду не возникла у меня в голове мысль там остаться. Зачем же я тогда училась?

Когда мы с Русланом возвращались домой, я знала, что именно Николай повезет нас в аэропорт. И я по-хрущевски решила показать ему «кузькину мать»! Боб Марли вдохновил меня на первый публичный акт протеста против наших чиновников.

В то утро я нарядилась во все свои закупленные раста-сувениры, заплела себе африканские косички и украсила голову гигантским желто-красно-зеленым беретом с изображением растафарианского варианта «звезды Давида» на макушке…

Видели бы вы лицо нашего обиженного за державу! Это надо было заснять на видео. И видели бы вы лицо нашего чиновника на паспортном контроле, когда я прилетела домой в Шереметьево…Меня разглядывали по меньшей мере минут десять. Потом вздохнули – «тлетворное влияние Запада»! – и пропустили…

.. Нам с Русланом показалось, что мы прилетели в какое-то другое государство. Что-то невидимое определенно сломалось здесь за два месяца, пока нас не было. Мы не узнавали Москву. Вместо наших немного ворчливых, но добрых и отзывчивых по своей сути людей нас встретила колония двуногих человекообразных, в пустых глазах которых светилось одно: жажда денег!

Нас в аэропорту не встретили, но мы не расстроились: у нас было с собой достаточно, как мы считали, денег для того, чтобы доехать до общежития на такси (ехать с пересадками на автобусах с таким багажом было нереально). Но ни один – официальный, государственный!- таксист не соглашался везти нас меньше, чем за 100 рублей. (Почти 3 наших месячных стипендии! Таких денег у нас не было не только с собой, нои в общежитии). При том, что по-прежнему действовали государственные тарифы и счетчики в машинах. Раньше, может быть, водитель попросил бы немного «сверху», но рублей 5, не больше. И это мы считали терпимым. Если же бы кто-то посмел заломить такую цену – явно для своего кармана, а не государственного! – то достаточно было бы припугнуть зарвавшегося «бизнесмена» милицией. Теперь же милиционеры, призванные следить за порядком, делали вид, что ничего не замечали. За все 22 года своей жизни я не видела ничего подобного. Это, значит, и есть «свобода»?

– Из вещей что есть? Можем взять вещами! – «милостиво» соглашались

таксисты.

Вещами? Моими книжками про растафарианцев, моим учебником амхарского на английском языке или Руслановыми пластинками с оперными ариями? Нет, ну каково хамство, а?

Но что было делать? Я бы, наверно, из принципа никуда не поехала, дозвонилась до мамы у себя в городе по междугородке (там еще не настолько охамели, как таксисты!) и сидела бы потом полдня в аэропорту, ожидая, когда за мной приедут. Терпения у меня хватило бы. Дело было даже не столько в деньгах. Я считала, что нельзя поощрять такое поведение и принимать его как должное. Но Руслан не захотел ждать. Он договорился с одним таксистом, что тот довезет нас до общаги и подождет (со мной в качестве заложницы) пока Руслан не соберет нужные деньги со своих друзей, взяв у них в долг. А потом я ему половину этой суммы верну. Пришлось согласиться.

На душе у меня было прегадко. Я с таким удовольствием предвкушала, как вернусь домой, а тут… Я ехала по Москве в такси какой-то «акулы бизнеса», да еще и разодетая как клоун в цирке. Я смотрела в окно и заметила вдруг то, чего никогда не замечала раньше: какие же широкие в Москве улицы, какие монументально-помпезные в центре дома… В них было что-то китайское времен Мао, как показалось мне. Тот же дух. Москва вдруг показалась мне ужасно азиатской. Мне вспомнились утонченно-культурные голландцы, в кругах которых мы вращались эти два месяца. Они бы ни за что не посмели нас так грабить!

Мне казалось, что само небо давит на меня. Ощущение легкой, как воздушный шарик и захватывающе интересной жизни испарилось. «Проклятая административно-командная система!» – подумала я в модных тогда терминах, не осознавая, что то, с чем я столкнулась – это как раз еще только цветочки «рыночной демократии».

…Когда я ехала домой из Москвы – в привезенной с собой майке с изображением Боба Марли-, ко мне пристал какой-то подвыпивший парень, пытавшийся всю дорогу угадать, кто это. В конце концов он пришел к выводу, что это не кто иной, как Валерий Леонтьев. Я не стала его переубеждать. Что вы все понимаете?…

С тех пор, как я вернулась «оттуда», внутри у меня словно сидела какая-то червоточинка, как в червивом яблоке. Внешне ничего не изменилось. Девчонки в общежитии поахали над библией и каталогом «Wehkamp”, поели невиданных тогда у нас батончиков «Марс» и успокоились. А у меня на душе по прежнему было муторно. Что-то происходило вокруг – нехорошее, я чувствовала это, но что именно,было трудно определить и еще труднее выразить словами.

По радио только и делали, что зачитывали нам выдержки из западной прессы – как хвалят государственнуюу мудрость «господина Горбачева» разные западные государственные деятели. Эта перемена термина не ускользнула от моего внимания. Я вспоминала все последние заключенные им договоры – и чувство нехорошего усиливалось. Разрядка и разоружение, которые прежде достигались десятилетиями трудных переговоров, «шаг впредед- два шага назад», вдруг в одночасье были достигнуты (так нас по крайнеы мере заверяли!) с легкостью гусиного перышка, парящего в воздухе.

А что если… Что если дело не в какой-то особенной государственной мудрости новоявленного «господина» из помощников комбайнера, а в том, что он просто безоговорочно согласился на все, чего требовали наши недруги? Когда эта мысль неожиданно осенила меня, мне стало страшно. Я постаралась ее отогнать. Не может такого быть! Куда же смотрело тогда все Политбюро? Все КГБ? Все военные?…

Но ощущение тревоги все не проходило. Казалось, что в стране каждый начал тянуть одеяло на себя, совершенно не думая об окружающих. Шахтеры, справедливо возмущавщиеся, что из свободной продажи исчезли мыло и стиральный порошок (такого никогда не было за всю мою жизнь в условиях «административно-командной системы» и «застоя»!), начали требовать вдруг совершенно странных вещей: