Советская поэзия. Том второй

Коллектив авторов

‹1965›

* * *

Прекрасный подмосковный мудрый лес! Лицо лесной реки в зеленой раме. Там было много сказок и чудес, Мы их с тобой придумывали сами. — Загадывай желания свои! — К тебе я обратился — я волшебник! И замолчали в чащах соловьи, И присмирел над Клязьмою ольшаник. — Стань лесом для меня! — И лес растет. И я не я, а дерево прямое. — Стань для меня ручьем! — И он течет И родниковой влагой корни моет. — Стань иволгой! — И ты в певучий плен Сдаешься мне в урочище еловом. — Стань соловьем! — И серебро колен Рассыпано по зарослям ольховым. — Стань ландышем! — Пожалуйста! — И я, Простившись и с тобой и со стихами, Меняю сразу форму бытия И для тебя в траве благоухаю! И тихо говорю тебе: — Нагнись! — Гляжу в глаза, в которых нет испуга. Молю кого-то высшего: — Продлись Свидание цветка с дыханьем друга! Я — лес, я — ландыш, я — ручей, я — клен, Я — иволга,

я — ты в каком-то роде! Когда по-настоящему влюблен, Тебе доступно все в родной природе!

‹1966›

ДОРОХОВЫ

Цвет черемухи пахнет порохом, Лебединые крылья в крови. Уезжает четвертый Дорохов, Мать родимая, благослови! Первый пал у Смоленска, под Ельней, Не напуганный смертью ничуть, В тишину запрокинув смертельно Свой пшеничный, смеющийся чуб. А второй — где отыщешь останки? Подвиг мужествен, участь горька, Стал он пеплом пылающим в танке И героем в приказе полка. Третий Дорохов в рукопашной На окопы фашистов шагнул. Как ветряк над рязанскою пашней, На прощанье руками взмахнул. Что с четвертым? И он, бездыханен, В госпитальной палате лежит. Нагибаются сестры: — Ты ранен? — Но четвертый… четвертый молчит. Ходит Дорохова и плачет, Ходит, плачет и ждет сыновей. Никакая могила не спрячет Материнских тревог и скорбей. И лежат в позабытой солонке, Тяжелее надгробий и плит, Пожелтевшие похоронки, Где одно только слово: убит. Чем утешить тебя, моя старенькая, Если ты сыновей лишена? Или тем, что над тихою спаленкою Снова мирная тишина? Знаю, милая, этого мало! Нет их! Нет! Свет над крышей померк. Для того ли ты их поднимала, Чтобы кто-то на землю поверг? Ты идешь с посошком осторожно Вдоль прямого селенья Кривцы. Под ногами звенит подорожник, Осыпая лиловость пыльцы.

‹1959›

ТЕПЛО ЛЬ ТЕБЕ?

Тепло ль тебе, вечер, ходить по земле босиком? Не зябко ль? Не дать ли чего-нибудь на ноги, милый? Ты будешь сегодня всю ночь пастухом, А стадо твое — светлый месяц и звезды в заливе. Бери кнутовище и хлопай веселым кнутом, Чтоб знали коровы, жующие вику, Что звезды имеют дела с пастухом, И мирно пасутся, и нет бестолкового крику! Тепло ль тебе, вечер? Росою покрылась трава. От речки туман подымается белобородый. А где-то во ржи возникают простые слова, И входят без шума и в душу и в сердце народа. Ты где прикорнёшь? В камыше, в шалаше, на мосту, На сером настиле парома, пропахшего потом лошадным? Трава луговая вздыхает легко: — Я расту! — И небо весь луг обнимает объятьем громадным. Тепло ль тебе, вечер? Возьми-ка тамбовский зипун, Зайди на конюшню, приляг и поспи на попонах. — Зачем мне зипун? Не озябну! Нагреет табун, Упарюсь в пастушьих бегах и заботах о звездах и конях!

‹1971›

МИКУЛА

Егору Исаеву

Не за стеною монастырской Микула сошку мастерил, А на равнине богатырской, Где ворон каркал и парил. Бесхитростен был сельский витязь, Он черный хлебушек кусал. Он валунам сказал: — Подвиньтесь! — Да приналёг и сдвинул сам. И все дела! И конь саврасый Борзо пошел по борозде. Без норова, без разногласий, Отлично знал он, в чьей узде. И затяжёлила земелька, Глянь — и налился колосок. И вот уже дурак Емелька На печку русскую залег. Сказал: — А ну, лети, родная! — И полетела печь, как пух. Не печь — кибитка удалая, А в ней огонь и русский дух. Жалейки, дудки и свирелки, Все появилось на Руси. И гусли, и игра горелки, И бабы царственной красы. Стоял Микула и не верил, Что столько жизни от сохи. Хмелел и целовал деревья, Случалось, даже пел стихи! В нем пахарь уживался с воином, Покоя не было кругом. Он с пашней управлялся вовремя И вовремя кончал с врагом. Друг! Не хвались, что ты из Тулы, Что ты механик и Левша! Ты от сохи и от Микулы, Ты Селянинова душа!

‹16 ноября 1972 г.›

БОГДАН ИСТРУ^{26}

(Род. в 1914 г.)

С молдавского

* * *

Вскормлен я землей отеческой, Словно дуб с глубокими корнями. Силы нет такой, что вырвала б Из земли меня, свалив ветрами. Песни мира я по капельке Собираю бережно и верно, Чтобы с братьями и сестрами Поделиться ими откровенно. Пусть слова мои не мечутся, Словно необъезженные кони, Пусть бурлит в них изобильная Радость родины в весеннем звоне. Пусть звучат в них гулы тракторов, Песни трактористов загорелых, Пусть качаются в них шелесты Золотистых нив, Колосьев зрелых. Пусть девчата, парни шепчут их В час, когда, известно, третий лишний, В час, когда у них в свидетелях Только звезды, родники да вишни. Вскормлен я землей отеческой. Из ее груди живые соки По стволу стиха вздымаются, И крепчают ветви, крепнут строки. Но порой в мой голос праздничный Ноты вкрадываются иные. Вижу кровь на нивах родины, Лица, не забытые и ныне. Люди те, в лаптях и рубище, Как солдаты, спят в сырой земле, Их борьба и их страдания Будут жить в веках, живут во мне. Мысль

о них как вдохновение: К делу — от зари и до зари. Над межой склоняюсь низко я, Подношу к губам комок земли. Эту землю кладом сделаем, Свой святой прокладывая путь. Умерших лицом к грядущему, Предков наших можно ль обмануть!

‹1956›

ПОДСОЛНУХ

Зовется подсолнухом потому, Что очень уж нравится солнце ему. Влюбился и смотрит себе против света. А солнышко шепчет: расти, хорошей! Он, слушая это, смеется все лето. Поэтому рот у него — до ушей.

‹1957›

ДАЛИ ЗОВУТ

Туда, где ива, голову склонив, Полощет волосы в прозрачных струях, Где речка, затерявшись среди нив, Лениво ветки хмурые целует, Туда, где Реут, обретя покой, У камышей смирил свое теченье И, как солдат, шагавший день-деньской, Забылся на какое-то мгновенье, Туда, где клятва первая не раз Желанным поцелуем завершалась, Где россыпь звездная в полночный час Кантатой соловьиной оглашалась, Туда, где ночь, поэзией дыша, Пленяет нас, приковывая взоры, Где так и рвется на заре душа На ширь полей, гудящих от моторов, Где на простор кормилицы земли Народ выходит, край обогащая, Где люди руки дружные сплели, Мечты столетий в явь преображая, — Туда, туда всегда меня зовет Моя душа, к знакомой с детства дали, К тем берегам, где у прозрачных вод Мои былые годы пролетали. Хочу услышать вновь простую речь, Увидеть пляски земляков веселых, В труде сумевших счастье уберечь. Хочу девичьи песни слушать в селах. И нет минуты, нет такого дня, Когда бы я не вспоминал об этом, Когда бы не влекла любовь меня К знакомым далям, сердцем всем воспетым. С любовью этой засыпаю я, И с ней же утро новое встречаю, Она всегда советчица моя, Свои поступки ею измеряю. Вот потому, пройдя немалый путь И возвратясь к домашнему порогу, Меня совсем не тянет отдохнуть. Я вновь готов отправиться в дорогу.

‹1960›

АЛИМ КЕШОКОВ^{27}

(Род. в 1914 г.)

С кабардинского

ПОЭТ СО СВОЕЮ ПОСАДКОЙ В СЕДЛЕ

Для вечности год не длиннее мгновенья. Высокие звезды склонились к земле. Я знаю: имеет лишь дату рожденья Поэт со своею посадкой в седле. И, может, надежнее всех амулетов, Мерцая в просторе ночном досветла, Даруют спасение звезды поэтов От женской измены и черного зла. Алеет на облаке отсвет заката, Толпятся вершины в сиреневой мгле. А вдруг про меня они скажут когда-то: «Поэт со своею посадкой в седле». Но чтобы дать волю подобному чуду, И жизни не хватит, и слабы крыла. А вдруг даровать я спасение буду От женской измены и черного зла.

СО ВРЕМЕНЕМ В ЛАДУ

В час добрый, как это ведется Под знаком судеб пре давно, Вином виноград обернется И в хлеб превратится зерно. И, тонкий, над крышами свесясь, Меняясь в дороге ночной, В законный черед полумесяц Округлою станет луной. Когда-то был мокрою глиной Кувшин, что стоит предо мной. И сделался мальчик мужчиной, И девочка стала женой. Всему есть урочные сроки, И снова получат права Войти в колыбельные строки Из свадебных песен слова. Где парень, не веря в потери, Коня осадил на скаку, Когда-нибудь посох у двери Старуха подаст старику. А ныне скакун еще в мыле И губы хозяйки в меду. Пусть все превращения в мире Со временем будут в ладу.

ПОДОБНА ТЫ МАЮ…

Давно не внимаю Я календарю. Подобна ты маю, А я — декабрю. Зеленые листья Меж нами шумят. И кружит по-лисьи, Шурша, листопад. Я — лес оголенный В седой вышине. И рощей зеленой Ты кажешься мне. Зарю обнимаю И снова горю. Подобна ты маю, А я — декабрю. «Люби и надейся», — Вновь шепчешь ты мне — Родня эдельвейса В седой вышине Подоблачный холод Тебя не страшит. Мой грех: я не молод, Но сердца горит. И все же, и все же, Хоть, знаешь, люблю, Тому, кто моложе, Тебя уступлю Себя я ломаю, Судьбу не корю. Подобна ты маю, А я — декабрю.

КИНЖАЛ

Два лезвия кинжала одного, Они спиной обращены друг к другу И меж собою делят оттого Один позор или одну заслугу. Ковать кинжалы получал права Лишь тот, кто оружейником родился И посвящен был в тайну мастерства, — В горах обычай этот сохранился. Кинжалу дан характер не раба, Обоих лезвий клятва нерушима, Но кто заверит, что непогрешима В веках кинжала тайная судьба? Достигший совершенного обличья, В руке простолюдина и паши Он отражал душевное величье Иль низкое падение души. Честь не двулика. И не раз, бывало, Кинжал надежно защищал ее. Не потому ль два лезвия кинжала Единое сливают острие? Мерцает сталь холодная сурово, И я желаю более всего, Чтобы сливались истина и слово, Как лезвия кинжала одного.