Советская поэзия. Том второй

Коллектив авторов

‹Октябрь 1940 г.›

22 ИЮНЯ 1941 ГОДА

Роса еще дремала на лафете, когда под громом дрогнул Измаил. Трубач полка — у штаба — на рассвете в холодный горн тревогу затрубил. Набата звук, кинжальный, резкий, плотный, летел к Одессе, за Троянов Вал, как будто он не гарнизон пехотный, а всю Россию к бою поднимал!

‹1941›

ПРЕДСКАЗАНИЕ

Усталая, но гордая осанка. И узелок дорожный за спиной. Гадала

мне гречанка-сербиянка в Саратове на пристани речной. Позвякивали бедные мониста на запыленном рубище ее. Она лгала. Но выходило чисто, я слушал про свое житье-бытье. И делал вид, что понимаю много, хотя она мне верила с трудом. Тут было все: и дальняя дорога, и беспокойство, и казенный дом, тут были встречи, слезы и свиданья, и радости, и горечь женских мук, — все, без чего немыслимо гаданье в такие дни на пристанях разлук. Во всем я видел правды очень мало. Что слезы — ложь, что встречи — соврала, а то, что буду жив, — она узнала, и что домой вернусь, — права была.

‹Осень 1941 г. Саратов›

МАТЕРИНСКИЕ СЛЕЗЫ

Матери моей Федосье Дмитриевне

Как подули железные ветры Берлина, как вскипели над Русью военные грозы! Провожала московская женщина сына… Материнские слезы, материнские слезы!.. Сорок первый — кровавое, знойное лето. Сорок третий — атаки в снега и морозы. Письмецо долгожданное из лазарета… Материнские слезы, материнские слезы!.. Сорок пятый — за Вислу идет расставанье, землю прусскую русские рвут бомбовозы. А в России не гаснет огонек ожиданья — материнские слезы, материнские слезы!.. Пятый снег закружился, завьюжил дорогу над костями врага у можайской березы. Сын седой возвратился к родному порогу… Материнские слезы, материнские слезы!..

‹1945›

ДОЛГ

Я не помню детской колыбели. Кажется: я просто утром встал и, накинув бурку из метели, по большой дороге зашагал. Как я мог пройти такие дали? — Увеличь стократно все пути! Где я был? В газетах не писали. Где я шел? По звездам не найти. Только очень помнится, что где-то под Мадридом, непогодь кляня, у артиллерийского лафета встал пушкарь, похожий на меня. А потом на Финском, в штурмовые ночи, под раскатами огня — (зимними глазами на Россию) — пал стрелок, похожий на меня. И еще я помню, помню внятно: над бессмертьем друга своего с ротою салютовал трикратно я, лицом похожий на него. Ангелы спасенья не витали надо мною на Большой войне: силы родины меня питали, — талисман возмездья был при мне. Где сейчас я? Не ищи на карте… Только люди говорят, что я в Греции, в Чанду и в Джокьякарте в дьявола стреляю из ружья! Если верить людям, в их святую проповедь, то на любом ветру до ста лет, наверно, проживу я, коль своею смертью не умру.

‹1948›

ЛЕВ ОЗЕРОВ^{30}

(Род. в 1914 г.)

* * *

Тверские льны стоят до небосклона, Как будто подпирают небосклон. Зеленая волна — земное лоно — Бежит

ко мне, бежит со всех сторон. И черное пятно рубахи потной, Как солнце посреди голубизны. Воистину бессмертные полотна — Цветут вокруг меня тверские льны.

* * *

Вишневый сад белеет в темноте. Вишневый сад. А времена не те. Вишневый сад. Забыли человека. Стучит топор. Прошло всего полвека, А век не тот. В надзвездной высоте Летит земной детеныш по орбите. Следите, как летит он! И — не спите! Вишневый сад белеет в темноте.

* * *

Люблю старинные ремесла, Когда в поселке над рекой Один — выстругивает весла, Вытачивает руль — другой. А третий — поднимает парус, И вот они плывут втроем, И, пенясь, отступает ярость Перед уменьем и трудом.

* * *

Всю жизнь я собираюсь жить. Вся жизнь проходит в ожиданье, И лишь в короткие свиданья, Когда немыслимо решить, Что значит быть или не быть, Меж гордым мигом узнаванья И горьким мигом расставанья — Живу, а не готовлюсь жить.

* * *

На берегу морском лежит весло И больше говорит мне о просторе, Чем все огромное взволнованное море, Которое его на берег принесло.

* * *

Сквозь пламень строк душа пропущена. Ну, а царей-то помним много ли? Из Александров — только Пушкина, Из Николаев — только Гоголя.

* * *

О тебе я хочу думать. Думаю о тебе. О тебе не хочу думать. Думаю о тебе. О других я хочу думать. Думаю о тебе. Ни о ком не хочу думать. Думаю о тебе.

* * *

Когда работаю, я плохо верю в смерть. Я попросту в нее не верю. Работа делает меня бессмертным, Включенным во Вселенную навеки. Работа делает меня планетой, Или дорогой, или водопадом. Что говорить, мы умираем — люди, Но человек не умирает.

* * *

Поэзия — горячий цех, В котором есть огонь для тех, Кто ночью и при свете дня Прожить не может без огня. Пусть слабодушные уйдут, Их обиталище не тут. Пускай покинет нас делец: Огонь — не золотой телец. За слабодушным и дельцом Ленивец пусть уйдет с глупцом. Здесь ненадежен их успех: Поэзия — горячий цех.

* * *

Немо горит в окне огонек; Звезды немы. Где мы, когда человек одинок? Где мы? Где мы, когда он, уставясь во тьму, Ищет совета? Где мы, чтоб вовремя выйти к нему, Ждущему где-то? Сколько раз мы с тобою клялись В чуткости к другу? Что же ты далью счел эту близь, Спрятал за спину руку? Взял да забился в свой уголок, Пишешь поэмы… Где мы, когда человек одинок, Где мы?…