Советская поэзия. Том второй

Коллектив авторов

‹1945›

ЛЮБОВЬ ПОЭТА

Бурливы реки весенние, безудержны реки весенние, И, рекам весенним подобна, лира звучит светло. Радость раскованных рек в ее вдохновенном пении. Буйное половодье, видать, и для сердца пришло. Эти горы до неба — источник песен поэта. И глаза твои, что, как небо, раскрылись вдруг надо мной. Когда ты со мной, моя песня, — как выразить чувство это? — То, кажется, крылья орлиные чувствую за спиной. От любви моей всколыхнулись эти весенние реки, И песня, подобно рекам, выходит из берегов. Тысячи сокровищ дарю я тебе навеки, Дарю тебе, дорогая, тысячи снов-жемчугов. Лейся ж, волнуя и радуя, вешняя

песня певца! Словно незримая радуга наши связала сердца.

‹1946›

ПЕСНЯ АРМЕНИИ

Не забываю звезд на небосводе, Когда о взорах девушки пою. Не забываю о другом народе, Когда пою Армению мою. Но лишь одной любви и песен мало, Понадобится — голову отдам! А если б снова вражья рать напала, Я б тысячи голов срубил врагам! Народам всем в душе найду я место, Но в сердце сердца ты, родной народ! В твоем же сердце, и большом и честном, Всегда любовь к народам всем живет!

‹1947›

МАТЬ

Маленькая, кроткая моя. Просто — мать, каких не счесть на свете. Не сравню родную с солнцем я, — Тихим огоньком она мне светит. Но когда внезапно на лету Горе тучей солнце заслоняет — Наступающую темноту Огонек чуть видный разгоняет. Маленькая, кроткая моя. Просто — мать, каких не счесть на свете, С горстку солнца вся-то жизнь твоя, А душе и днем и ночью светит.

‹1948›

* * *

Памяти моего племянника Билика

Мне природа бесценное детство дала И назад отняла… Назад отняла… Отняла лепестки моих глаз голубых, Отдала синеглазым фиалкам их. Отняла мой румянец, что роз алей, Отдала его розам родных полей. Отняла мою гибкость и стана красу, Отдала их зеленым елям в лесу. Звонкость смеха она отняла у меня, Отдала ручейкам, что струятся, звеня. Юность сердца взяла и весну бытия И земле отдала… И состарился я. Пусть бессмертное детство останется вам, Нежным розам, фиалкам, родимым полям, Вам — потокам и елям, шумящим во мгле, И тебе — вечно юной, любимой земле. Но за это всегда, с простодушьем детей, Плачьте, пойте над тихой могилой моей! С каждой новой весною цветя и звеня, Приходите в мой мир, заменяя меня!

‹1950›

* * *

Вино — я друг веселой жизни, Вино — спешу на торжество. Один бокал весельем брызнет, Но вредно больше одного! Один хорош, не спорю, Два — захмелеешь вскоре, Три чарки — это к ссоре, Четыре — всем на горе. Всему должна быть мера, люди! Не обижайтесь за совет, Но и веселье в тягость будет, Когда веселью меры нет.

‹1951›

* * *

Мне аромат цветка сказал: «Вдыхай меня, ведь я уйду». «Спеши, — плеск ручейка сказал, — Пей из ручья, ведь я уйду». Но я, вздохнув слегка, сказал: «Не вы, друзья, а я уйду…»

‹1952›

* * *

Мне лучше бы птицей быть, Горою, ущельем быть, Чем в клетке твоей любви Невольником жалким быть.

‹1954›

* * *

О

война! Мы навеки Злые руки отрубим тебе. Будь же мир в человеке! Земля! Обратись в колыбель. Только злу, чтобы вновь не ковало оков, Не оставьте и трех волосков!

‹1954›

* * *

Твори, творец, и помни век слова от всей души: Твой камень в стройке применен и мохом не оброс… Но камень родины моей ты, мастер, так теши, Чтоб даже камень произнес: «Живи, каменотес!»

‹1958›

ПАВЕЛ ШУБИН^{34}

(1914–1951)

В СЕКРЕТЕ

В романовских дубленых полушубках Лежат в снегу — не слышны, не видны. Играют зайцы на лесных порубках. Луна. Мороз… И словно нет войны. Какая тишь! Уже, наверно, поздно. Давно, должно быть, спели петухи… А даль — чиста. А небо звездно-звездно. И вкруг луны — зеленые круги. И сердце помнит: было все вот так же. Бойцы — в снегу. И в эту синеву — Не все ль равно — Кубань иль Кандалакша? — Их молодость им снится наяву. Скрипят и плачут сани расписные, Поют крещенским звоном бубенцы, Вся — чистая, вся — звездная Россия, Во все края — одна, во все концы… И в эту даль, в морозы затяжные, На волчий вой, на петушиный крик Храпят и рвутся кони пристяжные, И нас сечет грудастый коренник. Прижать к себе, прикрыть полой тулупа Ту самую, с которой — вековать, И снежным ветром пахнущие губы И в инее ресницы целовать. И в час, когда доплачут, досмеются, Договорят о счастье бубенцы, В избу, в свою, в сосновую вернуться И свет зажечь… В снегу лежат бойцы. Они еще свое не долюбили. Но — родина, одна она, одна! — Волнистые поляны и луна, Леса, седые от морозной пыли, Где волчий след метелью занесен… Березки — словно девочки босые — Стоят в снегу. Как сиротлив их сон! На сотни верст кругом горит Россия.

‹13 декабря 1942 г. Разъезд № 9 под ст. Неболчи›

ПОЛ МИГА

Нет, Не до седин, Не до славы Я век свой хотел бы продлить, Мне б только до той вон канавы Пол мига, полшага прожить; Прижаться к земле И в лазури Июльского ясного дня Увидеть оскал амбразуры И острые вспышки огня. Мне б только Вот эту гранату, Злорадно поставив на взвод, Всадить ее, Врезать, как надо, В четырежды проклятый дзот, Чтоб стало в нем пусто и тихо, Чтоб пылью осел он в траву!.. Прожить бы мне эти пол мига, А там я сто лет проживу!

‹3 августа 1943 г.›

Юго-восточнее Мги

* * *

Утешителям не поверишь, А молиться ты не умеешь; Горе горем до дна измеришь, Не заплачешь — окаменеешь. Злее старости, горше дыма, Горячее пустынь горячих Ночь и две проклубятся мимо Глаз распахнутых и незрячих. Все — как прежде: стена стеною, Лампа лампою, как бывало… Здесь ты радовалась со мною, Молодела и горевала. А отныне все по-иному: День дотлеет, и год промчится, Постоялец прибьется к дому, Да хозяин не постучится.