Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог (1968-1969)
Шрифт:
Когда он поднялся к себе, Сельби ужинала. Джемшид бросил жене в подол скомканный газетный лист.
— Довольна? Не могла спрятать куда-нибудь?
Сельби удивленно взглянула на Джемшида и развернула газету. „Наши лучшие шелководы“ — крупными буквами было напечатано на первой странице. И пять портретов. В середине, между фотографиями двух мужчин, — Сельби.
— А я не видела эту газету… — растерянно произнесла Сельби. — Откуда у них моя фотография? Я не давала… Может быть, в сельсовете взяли или у мамы…
— Не давала! Бесстыдница! Хоть
Джемшид выхватил газету, оттолкнул жену и выбежал на крыльцо.
Сельби замерла.
Джемшид в это время сидел на сваленных во дворе бревнах и думал о том, что случилось.
Какой у Сельби ясный взгляд! В нем не было ни испуга, ни возмущения, только вопрос: „За что?!“
„За что я обидел Сельби? — про себя повторил Джемшид. — В чем она виновата? Ни в чем. И отец не виноват, и мама… Что же тогда происходит, почему не ладится у нас жизнь?“
До рассвета просидел Джемшид во дворе. Сельби тоже не спала, всю ночь пролежала без сна.
С работы Джемшид вернулся поздно. Постоял минутку во дворе, прислушался. В кибитке вздыхала и кашляла Марал-эдже. „Не спит мать“, — подумал Джемшид.
Сельби только что заснула и не слышала, как хлопнула дверь. Когда она открыла глаза, муж снимал сапоги.
— Сельби, — послышался тихий голос Джемшида. — Сельби… — Теплая, ласковая рука погладила ее волосы.
ПИСЬМО
„Здравствуй, дорогая Гюльджан! Получила твое письмо. Ты права, что недоумеваешь, — я по-прежнему осуждаю Кенгуль, надевшую яшмак, и тем не менее тоже его надела. Милая Гюльджан! Между мной и Кенгуль есть разница, и очень существенная: я вышла замуж за любимого.
Мне сейчас трудно, очень трудно, Гюльджан, но я не навечно закрыла рот яшмаком. Мое унижение кончится. Мы будем счастливы: я и Джемшид.
Приезжай, и все поймешь сама.
Твоя Сельби“.
ГЮЛЬДЖАН
Вот уже пять дней в доме Шамурада-аги мертвая тишина. Джемшид уехал к каналу, на новые земли, Джанмурад скоро неделя как в лагере, хозяин дома Шамурад-ага, в песках со стадами. Во всем доме только Марал-эдже и невестка, нелюбимая невестка Сельби. Они не разговаривают по-прежнему. Раньше хоть Джанмурад служил связующим звеном, теперь Сельби должна догадываться, чего хочет от нее свекровь.
Сама того не замечая, Марал-эдже частенько любуется ловкой, спорой работой невестки. „Старается, — думает она, — хочет понравиться свекрови, мужу угодить. Да, бездельницей такую не назовешь, трудится не покладая рук, и лицо у нее светлеет за работой — с лентяями такого не бывает…“
Но в том-то и дело, что Марал-эдже не нравилось, когда у Сельби светлело лицо. Чем лучше у невестки было настроение, тем мрачнее становилось на душе у свекрови. Стоило Марал-эдже увидеть, что Сельби, опустив яшмак, с нежностью разглядывает ковер, как она еще выше поднимала свой яшмак и, нарочито
Веселые огоньки в глазах Сельби сразу тускнели, но она старательно делала вид, что не замечает этих демонстраций.
„Ишь бесстыдница! — негодовала Марал-эдже. — Словно и не видит меня, гордячка!“
И старуха еще сильнее начинала громыхать ведрами.
За работой Сельби никогда не скучала, и день проходил незаметно, а вот ночью было плохо. Трепетали на стене неяркие блики керосиновой лампы, мрачно, словно вороненая сталь, блестели черные закопченные бревна потолка… Воздух в комнате тяжелый и липкий… Тяжко…
Сельби старалась побольше читать, чтобы отвлечься от нерадостных мыслей.
Был один из таких грустных, одиноких вечеров. Сельби постелила себе и уже хотела было ложиться, как вдруг лампа замигала и потухла. „Керосину надо налить, — подумала она, но, вспомнив, что бидон с керосином в кибитке у свекрови, отказалась от этой мысли. — Лучше засну поскорей“.
Сон не приходил. Сельби казалось, что она заперта в сундуке — темно, душно. Вверху под крышей послышался какой-то непонятный шорох. Сельби вздрогнула. „Трусиха!“ — выругала она себя.
Заснуть так и не удалось. Сельби вышла на веранду, села и, прикрыв подолом босые ноги, стала смотреть вверх. Где-то в бездонной глубине неба, разрезая его пополам, плыли зеленые звездочки — бортовые огни самолета… Потом они пропали…
Сколько звезд! „Счастливы, должно быть, люди, которые умеют читать в книге небес, — подумала Сельби. — А может быть, и вовсе несчастливы. Они ведь слишком отчетливо видят, как безбрежен простор небес и как бесконечно мал человек… И жизнь человеческая всего лишь мгновение в бесконечной жизни вселенной… Нет, уж лучше не уметь читать в книге небес…“
Днем стояла жара, казалось, вся вселенная — внутренность огромного раскаленного тамдыра… Сейчас прохладно… И небо остыло, отдыхает… Изредка перемигиваются звезды, луна, только что поднявшись из-за реки, улыбается земле приветливо и чуть-чуть лениво.
„Нет, все-таки хорошо знать, что происходит в небесах, — вздохнув, решила Сельби. — Пусть трусы завидуют величию вселенной и думают о краткости человеческой жизни, а я не буду. Боящийся смерти умирает сто раз в день… Не буду я об этом думать!“
Снова проплыли по небу два зеленых огонька. „Полететь бы на самолете еще разок! Взглянуть оттуда на наш колхоз, покружить над Ашхабадом, над Москвой!..“ И Сельби предалась мечтам.
Она так и заснула, сидя на веранде. Приснилось, что она летит на самолете, а внизу под крылом расстилаются зеленые поля. Вдруг мотор заглох, самолет стал камнем падать вниз. Грохот… Сельби закричала во сне, открыла глаза и увидела свекровь с ведрами в руках. Было уже светло.
Гюльджан, подруга Сельби, приехала к вечеру. Пока Марал-эдже открывала ей калитку, Сельби успела сбегать к себе, сбросить борук и яшмак, запрятать их под одеялами.