Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог (1968-1969)
Шрифт:
Шамурад-ага знал, что ковер висит в комнате Сельби, — первый ковер невестка обязательно повесит на стену для украшения своего нового дома.
Много ковров перевидал Шамурад-ага в своей жизни, удивить его было нелегко, но перед ковром Сельби старый чабан остановился изумленный.
Это был какой-то особенный ковер, его нельзя было отнести ни к текинским, ни к ямудским, ни к эрсаринским. Что-то очень знакомое напоминал этот ковер, но что именно, Шамурад-ага никак не мог вспомнить.
А! Старый чабан вдруг улыбнулся, сверкнув молодыми белыми зубами,
Шамурад-ага сообразил, что стоит в дверях, преграждая путь другим, и посторонился.
Солнце осветило ковер. Маленькие радуги исчезли. Сейчас казалось, что чистая прозрачная вода неслышно льется по цветам и разноцветные узоры тихо переливаются под ней.
— Да, — проговорил Шамурад-ага, — неплохо…
— Лю…бовь… — протянул Джанмурад и вдруг выпалил. — Любовь победит!
— Ты что? — обернулся к нему отец. — Чего бормочешь?!
— Да вон написано: „Любовь победит“.
— Где написано? — озираясь по сторонам, раздраженно спросил Шамурад-ага.
— Да вон, отец! На ковре!
Джанмурад взял палочку и, подойдя к ковру, стал водить по нему.
— Видишь, написано: „Любовь победит“.
— Правда, написано, — растерянно прошептал Джемшид.
Теперь и все видели. Из узоров ковра слагались буквы. Различить их можно было не сразу, но мальчик давно заметил букву „о“, когда Сельби еще только принялась за работу.
— Разве на ковре пишут? — тихо, почти шепотом спросил Шамурад-ага.
Никто не ответил.
— Никогда не слышал, чтобы люди писали на ковре. Ни одна порядочная женщина не станет писать писем на ковре, — отчетливо выговаривая каждое слово, произнес Шамурад-ага. Голос его становился все громче. — И такое случилось в моем доме! Позор!
Шамурад-ага бросил гневный взгляд на Сельби.
— Добро бы написала что-нибудь путное! А то „любовь“! Уважающая себя женщина не станет говорить о любви. Это слово развратной дуры!
У Сельби, сидевшей в углу, потемнело в глазах, ковер вдруг закачался перед ней, стал почему-то полосатым…
Шамурад-ага сдернул ковер со стены, бросил на пол и быстрыми шагами вышел из комнаты. Через минуту он вернулся с саблей в руке.
Сельби содрогнулась: „Неужели разрубит!“ Сабля свистнула в воздухе, но, лишь скользнув по блестящей поверхности ковра, отлетела в сторону. Шамурад-ага хотел поднять ее, зацепился ногой за ковер и упал. Тельпек свалился у него с головы.
Грозный свекор с его ястребиным взором и величественной осанкой показался сейчас Сельби мальчишкой, размахивающим деревянной саблей. И нерушимые законы этого дома вдруг потеряли для нее всякую силу.
— Не так пользовались саблей наши деды и прадеды, — негромко произнесла она, взглянув на свекра.
Рука Шамурада-аги застыла в воздухе. Он обернулся, словно ища чего-то, и вдруг увидел глаза жены. Никогда раньше не видел он у нее такого
И Шамурад-ага вдруг понял, что она слышала тогда в Каракумах слова, сказанные его раненым соперником. Слышала! „Позор тебе, Шамурад!“ — Старый чабан скрипнул зубами. Ударить лежачего, рубить саблей ковер, слушать упреки от невестки!
Глаза Шамурада-аги налились кровью. Он медленно огляделся, прислонил саблю к стене и, вынув из ножен кинжал, направился к ковру.
— Нельзя, отец! — раздался твердый голос Джемшида. Сын крепко схватил его за руку. Шамурад онемел, надсадный хрип вырвался у него из горла.
— Успокойся, отец, — сказал Джемшид, не отпуская его руки.
Шамурад-ага, изловчившись, отшвырнул от себя сына и метнулся к нему с кинжалом в руке.
— Лучше умри, чем быть женой своей жены! — крикнул он.
Сельби с диким воплем бросилась между ними.
Удар пришелся в плечо. Сельби показалось, что к ней прикоснулись раскаленным железом. Она вскрикнула и упала на ковер.
— Сельби!
Джемшид рухнул на колени. Поднимая жену, он почувствовал, что ее платье на спине насквозь пропиталось кровью.
СБОРЫ
— Куда ты столько наложила! — прикрикнул на жену Шамурад-ага. — Что, там совсем не кормят? Вынимай половину лепешек, а вместо них положи рубашку и портянки.
Марал-эдже дрожащими руками достала из мешка узелок с продуктами, вытащила часть лепешек, завязала и снова сунула в мешок.
Веки у нее были красные, лицо опухло от слез, яшмак беспомощно свесился, словно парус в безветрие.
— Ну чего ты? — пробормотал Шамурад-ага. — С сыном ведь остаешься. А Джанмурад не ребенок, я в его годы отары пас.
По щекам у Марал-эдже потекли слезы.
— Опять за свое! Да перестанешь ты когда-нибудь! — Шамурад-ага сердито взглянул на жену и, отбросив в сторону подушки, уселся на кошме, скрестив ноги.
— Оплакиваешь, как покойника, а того не соображаешь, что больше пяти лет не дадут…
Марал-эдже заплакала в голос, упала лицом на мешок.
— Тьфу! — Шамурад-ага ругнулся и вышел из комнаты. Взяв в сарае лопату, он на минуту вернулся в дом, обернул кошмой саблю и направился за огороды. Пришел он через полчаса.
— Если спросят, где сабля, ты ничего не знаешь. Поняла? Я не хочу, чтобы сабля, доставшаяся мне от дедов и прадедов, попала в чужие руки.
Марал-эдже молча шмыгнула носом.
„Хоть бы уж забирали поскорее!“ — мучился Шамурад-ага, сидя на пороге дома и ежеминутно поглядывая на калитку.
Наконец калитка скрипнула. Старик подкрутил усы, надвинул тельпек на лоб и принял независимо-спокойный вид.
Во двор быстро вошел Джанмурад, запыхавшийся, красный.
— Ну?
Вместо ответа мальчик схватил кружку и зачерпнул воды.
— Не смей! — крикнул отец. — Кто это пьет холодную воду потный?!
Джанмурад с огорчением поставил кружку и улыбнулся.