Современные болгарские повести
Шрифт:
— Зачем пришли?
— К тебе пришли, Первазов! — с усмешкой проговорил Свояк, чтобы поскорей избавиться от нарастающей неловкости, которая сковывала его. — К тебе… Какая приятная неожиданность!.. Мы ведь думали, тебя нету…
— Что вам надо? — спросил Первазов, все еще прикрывая колени краем одеяла. Брюки висели на спинке стула, но стул стоял в нескольких шагах от кровати, и он стеснялся преодолеть это расстояние под устремленными на него взглядами.
— Повидать тебя пришли, Первазов! — Свояк продолжал улыбаться, но улыбка
— Вставай, вставай, сударь-государь! — вдруг выпалил Дилов, вспомнив позабытые времена, когда на рождество ходили по домам с песнями и поздравлениями. Он хотел рассмешить Первазова и шофера, злобно уставившихся друг на друга.
Однако Первазов не засмеялся. Он еще раз покосился на свои брюки, потом неожиданно вскинул ноги на кровать, опять укрылся одеялом и отвернулся к стене.
— Ты погляди, погляди на этого пса… — крикнул Свояк, шагнув к кровати. — Ты ему говоришь «вставай», а он строит из себя… — И рывком сдернул с Первазова одеяло.
От холода и неожиданности скрюченное тело Первазова вздрогнуло.
— Вставай! Кому говорят? Ты где разлегся? Тут тебе не отель Балкантуриста!
Речь Свояка теперь лилась уже свободно, готовыми словосочетаниями — так, как их запечатлела его механическая память. Он потянулся к стулу, схватил брюки и швырнул их на полуголого Первазова.
— Сколько раз повторять! Вставай и освобождай территорию!.. А пожитки свои подберешь на дороге…
Ворча, пошатываясь, Первазов натягивал брюки и грозился сейчас же отправиться в город, к прокурору, и подать жалобу — на что это похоже, подымают человека среди ночи, угрожают вышвырнуть его имущество, есть в этой стране закон и порядок или каждый может ворваться к тебе посреди ночи и сказать «Вставай и убирайся!»?
— Вставай и убирайся, мать твою!.. — сказал Свояк.
— Ты не матерись, не матерись… Вон, свидетели есть! — Первазов оглянулся на стоявших у двери людей. — Один вот так матюгнулся и живо у меня угодил за решетку… Как бы я и тебя не упек…
— Ты?! — поразился Свояк. — Ты мне решеткой угрожать будешь?.. Да кто ты такой, чтобы…
— Увидишь, увидишь, кто я такой. — Первазов смотрел на низкорослого противника, и к нему возвращалась храбрость. — Поматерись — увидишь…
— Неправильно поступаешь, сосед! — подал голос Дочо Булгуров. — Освободи чужое владение. Он деньги уплатил, документ имеется, а ты оказываешь сопротивление.
— Да, оказываю! И буду оказывать!.. Потому что… — громко и неожиданно пискляво прозвучал голос Первазова. — А мне кто уплатит за те пять лет, что я тут вкалываю?.. Двадцать подвод камней повытаскивал, можете убедиться, ограда из них сложена… Камень по камню складывал… Кто мне это зачтет?.. А виноградник? А дом? Небось известно, каково сейчас строить, как на собственном горбу балки и доски приволакивать… Кто мне за это уплатит?
— С доктором надо было разбираться, —
— Да я и ему… матери его черт! — ругнулся Первазов.
— Ты что материшься? — опять обозлился Свояк, не разобравшись, кому адресована ругань. Он кинулся к Первазову, но ударить не посмел, а схватил стул и потащил во двор, решив с этого начать выбрасывание первазовских пожитков.
Стул дернулся назад и повис в воздухе, схваченный сзади жилистой рукой его владельца.
— Не трожь стул!
— Выкидывайте его, чего смотрите!.. Он еще материться будет!..
— Не трожь, руки переломаю!
Стул затрещал в руках обоих, хотя это был крепкий, сработанный в горах стул из бука, выкрашенный когда-то оранжевой краской, что было еще заметно на нижней стороне сиденья.
— Пусти стул, кричать буду!
— Ну и кричи на здоровье! Думаешь, испугал? Нет, врешь!
Иван Первазов вытянул шею и закричал: «На помощь!» Крик был громкий и протяжный, но деревянные стены рассекли его вагонной своей обшивкой и приглушили.
— Чего орешь-то? — еще пуще обозлился Свояк и стал крутить стул, стараясь вырвать его из рук противника. — Чего орешь, я спрашиваю?
— На помощь! — стонал Первазов, пока оба они кружились в пространстве между кроватью и дверью. Половичок у них под ногами сбился, запахло пылью и мужским потом, который уже поблескивал на лицах.
— Материться будешь, да?.. Материться?..
Знакомый Пенчевых неожиданно отделился от проема двери, подстерег мгновение, когда Первазов очутился к нему спиной, и, прыгнув, повис на нем. Первазов заорал скорей от неожиданности, чем от боли, попытался стряхнуть его с себя, но тот вцепился ему в плечи. Первазов, изловчившись, укусил его за руку.
— Держись, браток! — кричал Дило Дилов. — Подножку, подножку ему подставь, чего смотришь…
— Снизу его доставай, снизу! — прозвучал совет Булгурова.
Эти двое еще стояли за порогом, но уже участвовали в схватке, пока лишь отдельными советами и указаниями. Они с удовольствием наблюдали за дракой, которая велась без всяких систем и правил, первобытным стилем — со сжатыми челюстями и прикушенными языками, с пинками ниже пояса, укусами и щипками, пыхтеньем и подвываньем. И только время от времени раздавался голос шофера — он продолжал допытываться у своего противника, почему тот матерится…
Жилистое тело Первазова сопротивлялось обоим, но человек в клетчатом пиджаке был помоложе и пошустрее и после очередной атаки с тыла все-таки вырвал стул у него из рук. Теперь уже ничто не мешало Свояку обрушить стул на голову Первазова. Потом еще раз и еще…
До тех пор, пока Булгуров с Диловым не остановили его.
— Хватит. Довольно с него на первый раз.
Первазов лежал на сбившемся половике, из пораненных мест сочилась кровь, капли падали на пыльный пол и скатывались точно комочки пыли.