Современные болгарские повести
Шрифт:
— Существует ли благодарность на этом свете?.. Люди купят своим детям воздушный шар, а я куплю два, люди своим рубашку сошьют, я своему — костюмчик, они десять стотинок выложат, я — целый лев, чтоб не сказал он, что мы бедные, неимущие, хуже других… В пятом классе на экскурсию поехали по стране, ни одна мать работу не бросила, чтоб с классом ехать, одна я, ненормальная, потащилась с ними стеречь-сберегать, чтоб не упал кто, не раскрылся ночью, холодного лимонада не выпил… Чья другая мать такое сделает? Ничья! Одна я, дура, потому что простая душа, потому что верила и надеялась, что выращу сына всем на удивленье, чтоб смотрели люди и учились… Думала, люди на улице указывать на него будут и говорить: Стефки Йонковой сынок.
Она забыла
— Все для него! Восемнадцать уже лет, не день и не два, в будни и в праздник бегай с утра до ночи, бейся, как рыба об лед, чтоб он жил спокойно, без забот и тревог, без маяты и горя, не такой жизнью, какой жили мы в прежнее время, в проклятом прошлом; чтобы был он сыт и одет, чтоб имел крышу над головой, чтоб было ему куда пойти в воскресенье, воздухом подышать на природе, на травку зеленую порадоваться, свежих фруктов поесть, прямо с дерева… Ради чего все это, спросят нас теперь люди, и нечего нам будет ответить им…
— Доктор, значит, получает участок, как и все прочие, согласно постановлению, по которому участки раздавали за гербовую марку в один лев…
— Двадцать первое постановление, — уточнил Недев. — О пустующих землях.
— Ну да, по которому сперва вроде не имели права распродавать, а потом все раздобыли бумаги и вступили в полное владение. Ну ладно, не в том суть; суть в том, что доктору в один прекрасный день предлагают работу в Софии, он, значит, продает в городе свою квартиру и дачный участок тоже решает продать. Прихожу к нему как покупатель — мне одна наша деревенская подсказала, она медсестрой в инфекционном работает, так, мол, и так, доктор собрался свой дачный участок продавать. Ну я в первый же вечер к нему домой: добрый вечер, вечер добрый; слыхал я, ты продаешь то-то и то-то, сколько с меня возьмешь, потому желаю я приобрести… Возьму я с тебя столько-то… Когда можно на месте познакомиться? Когда хочешь. Я захотел на другой же день, вместе со свояком моим, Йонко, сажаем его в машину, катим в Вербняк, производим осмотр на месте. Участок неплохой, восемь соток с гаком. Домишко сколочен из вагонки, шестьдесят виноградных лоз и два десятка фруктовых деревьев. Но Йонко, свояк мой, говорит: «Извини, доктор, возникает у меня такой вопрос: кем тебе Иван Первазов доводится, родня он тебе или кто, потому что, гляжу я, живет он у тебя на участке и обрабатывает его?» «Первазов?» — говорит тогда доктор и при этом краснеет, только я на это внимания не обратил, потому что взялся пересчитывать кусты черной смородины и малость увлекся. «Первазов? — говорит, значит, доктор. — Никем он мне не доводится, санитар у меня в отделении, два дня работает, на третий выходной, набирается много отгулов, а делать ему нечего, вот он и приезжает сюда воздухом подышать, в земле повозиться. Я, говорит, мог бы и ему участок продать, но он в финансовом смысле несостоятельный и будет тянуть с деньгами, что мне нежелательно и так далее». «Выходит, у него на это владение никаких прав?» — опять спрашивает свояк мой, Йонко. «Никаких у него прав нету, — отвечает доктор. — Бумаги все на мое имя, а ему, бывшему крестьянину, трудно оторваться от земли, вот и приезжает повозиться время от времени, поскольку
— Доктор фактически утаил от вас, что имел договоренность с Иваном Первазовым, — сказал Недев.
— Меня их договоренности не касаются!.. Это их дело, мало ли что между ними было… Я плачу, получаю заверенный у нотариуса документ, который дает мне право вступить во владение. И я спрашиваю тебя: настоящий это документ, если не могу я вступить во владение, хотя отвалил столько деньжищ?
— Настоящий, — сказал Недев. — Единственным документом на право владения недвижимостью является у нас нотариальный акт, никаких других документов не существует. По крайней мере, на сегодняшний день.
— Так-то оно так, да не так… В присутствии свояка своего, Йонко, плачу доктору денежки, заверяем, как полагается, у нотариуса, кладу документ в карман, веду их в ресторан «Секешхефе…», как его там?.. Выпиваем по стакану вина и расстаемся как люди. Потом доктор уезжает в Софию, а мы с женой назавтра отправляемся в Вербняк, чтобы вступить во владение… Приезжаем, народ рассыпался по участкам, обрабатывает землю, суббота, денек солнечный, теплый — в самый раз обрабатывать… Но когда подошли мы к нашему участку, глядь — там какие-то двое, мужчина с женщиной, окапывают виноградник.
— Кто ж такие? — спросил Недю Недев, задумавшийся в эту минуту о чем-то другом.
— Как кто такие? Первазов с женой со своей!
— Вы где находитесь?.. Кто вам разрешил своевольничать?.. Спросили вы кого, сообщили кому или сами, не долго думая… Кха, кха… — Йонко закашлялся. Отвыкшие от табачного дыма бронхи отказались вобрать его и выталкивали прочь, застарелый кашель курильщика вновь дал о себе знать.
— Отец! — сказал Фео, сочтя, что пришло время заговорить.
— Не отец я тебе больше! — произнес Йонко, выдохнув в него струю дыма. — Никто я тебе теперь… Потому что ты только сейчас и вспомнил, что у тебя есть отец. Когда осознал, какую глупость натворил, когда начала грызть совесть…
— Ничего меня не грызет…
— Грызет, грызет, ты мне не вкручивай! Ты только крылышками взмахиваешь, а я стреляный воробей…
— Папа, мы со Снежей давно…
— Какой это Снежей? Откуда она взялась, эта Снежа, не видал такой, не слыхал… И как она за тебя пошла, не зная тебя, не ведая, кто мы и что мы, цыгане мы или болгары, есть ли у нас крыша над головой, сможет ли она жить у нас, хватит ли у нас хлеба прокормить ее… Вы, может, думаете, государство вас кормить будет — вас и ваше потомство?.. Кто же так делает? Где это видано? Жизнь — это вам не хиханьки-хаханьки и не сказочка из «Тысячи и одной ночи».
— Мы будем учиться, а потом… — внезапно прозвенел голосок Снежаны.
— Тебя не спрашивают! — строго оборвал ее Йонко. — А коль не спрашивают — молчи. Я тебя не знаю, отродясь не видал, стой в сторонке и дай мне потолковать с моим охламоном…
— Папа, я прошу тебя! — произнес охламон.
— Я знал, заранее знал, нынче так просто не обойдется! Потому и не хотел собирать народ на даче… Что нам мешало устроить ужин на городской квартире… А еще бы лучше вообще не устраивать… Нет, оказывается, «невозможно»… День ангела его праздновали, ни одного дня рождения не пропустили за восемнадцать лет, и проводы в армию тоже, значит, обязаны отметить как люди. Вот тебе и проводы, вот тебе и яловая свадьба, которая обернулась-то настоящею…
Он тяжело вышел из комнаты, пол дрогнул у него под ногами, а вскоре из гаража донесся яростный стук топора.
— А все потому что боитесь, как бы не отстать от других… Георгиевы — в ресторане, вы — у себя на даче… У Панчевых — аккордеон, у вас — оркестр… У них — без начальства, у вас — Недю Недев…
Мать отшвырнула компресс, неожиданно легкими шагами подбежала к нему и отвесила пощечину.
— Ты товарища Недева не трогай, хулиган несчастный!.. Что он тебе плохого сделал? Чем тебе Наташа плоха, ты скажи мне, чем она тебе плоха?