Современный грузинский рассказ
Шрифт:
…Девочке тоже мерещится поезд… Она стоит у окна и смотрит на убранные поля. Вдруг из леса на полном скаку вылетает конь, а на нем — Дато в развевающейся как знамя рубашке. Мчится поезд, и мчится Дато. Кто-то громко трубит в трубу, кто-то бьет в барабан. Грохот нарастает, кажется, он накаляется, как красное солнце, зацепившееся за гребень хребта. Пронзительный звук трубы и барабанный бой несутся вслед за неистовым всадником, скачущим на белом коне… «Эге-гей!» — кричит парень, а поезд мчится все быстрей, и конь отстает… «Эге-гей!» — еще раз кричит парень, но у коня уже заплетаются ноги, и он останавливается… Ноздри у него раздуваются, по крупу струится пот… А поезд все мчится и мчится вперед, и
Так думала девочка.
Но вокруг платформы все было тихо и спокойно: не появился ни поезд, ни белый конь, ни всадник в красной рубахе, ни даже велосипед… Ничто не нарушало покоя, и им всем — старику, старухе и девочке — вдруг стало почему-то скучно…
— Ну где же он? — произнесла старуха.
— Кто? — обернулся к ней старик.
— Поезд.
— Придет… Тебе-то куда спешить?
— Некуда… Я так…
Послышался гудок паровоза. Малиновки вспорхнули с подсолнухов и уселись на проводах. Осел перестал щипать траву, насторожил уши и повернул голову в ту сторону, откуда донесся гудок. Старик поправил на голове войлочную шапку и подхватил корзины. Старуха убрала выбившиеся волосы под платок, и они оба приосанились, как стрелочник на маленьком полустанке, когда он выходит с флажком в руке встречать единственный за целые сутки состав.
Поезд почти бесшумно подкатил к платформе и как бы нехотя затормозил. Никто не вышел из вагонов. Измученные жарой пассажиры даже не выглянули из окон. Так же нехотя поезд тронулся, устало скрипнув колесами.
Девочка стояла в тамбуре. Она даже не улыбнулась старикам на прощание.
Когда поезд скрылся вдали, старики молча сошли с платформы, запрягли арбу и так же молча выехали на дорогу по направлению к деревне.
Подъезжая к речке, они еще издали увидели белого коня: он мирно пасся на пригорке.
— А его не видать? — спросила старуха.
— Кого?
— Ну того… парня-то…
— Да вон он… на берегу стоит… — указал хворостиной старик.
В эту минуту солнце скрылось за вершиной холма, разом притушив дневные краски.
— Ушел, что ли?
— Да нет… в воду полез… купается…
Белый конь щипал траву.
— А преображенье когда будет, не помнишь? — задумчиво проговорил старик.
— На той неделе… Как раз в этот день… — ответила старуха.
Дато вышел из вагона.
Неподалеку, на платформе, в тени навеса стояли невысокий парень и старая женщина в черном платье.
— Здравствуй, Дато!
— Привет.
— Приехал, значит?!
— А что?
— Видишь ли, Дато…
— Говори скорей, что случилось?!
— Ты разве не знаешь? Все тебя ждут.
— Толком объясни, зачем меня ждут!
— Дедушка твой умер…
Дато повернулся к парню спиной и почти бегом припустился к деревне. Старуха запричитала ему вслед: «Ничего не поделаешь, сынок… Все мы смертны… Когда-нибудь она и нас возьмет, окаянная. Выйдет из лесу, перелезет через забор, подкрадется незаметно и встанет у изголовья. И тогда уж никто за меня не заступится, а иные, как моя невестка, даже обрадуются, чтоб ей пусто было! Ждет не дождется, когда я богу душу отдам…»
Но Дато ничего не слышал.
В эту минуту он мог поверить во что угодно, только не в смерть деда Георгия. Для Дато смерть была чем-то очень далеким и отвлеченным. Правда, он знал, что люди иногда умирали. В деревне то и дело кого-то хоронили, причем похороны были важным событием и в них принимали участие чуть ли не все жители. Но Дато
— Все о тебе спрашивал, — рассказывала ему тетка Марта, уже успевшая вернуться со станции, — и вчера утром тебя вспоминал… Тихий человек был, тихо и помер. Другие перед смертью беспокоятся, судьбу проклинают, а он и слова не вымолвил. Такой смерти мне еще не довелось видеть… Тебе не рассказывали еще, как он умер? Вот послушай: вдруг на боль в животе пожаловался. Мы, конечно, грелку тут же ему принесли. Вроде полегчало… Даже есть попросил. Я ему сразу горяченького супцу приготовила, вкусный, сама варила. Ты-то знаешь, какие я супы готовлю… Пару ложечек похлебал, и все. Говорю: может, соленый огурчик хочешь? А он только красного вина попросил… налила ему стакан, до дна выпил и глазами показывает: налей, мол, еще. Ну я налила, он опять выпил. Через некоторое время гляжу, а у него на лице смертный пот выступил… Тут я к нему больше не подошла… Сразу ваших из комнаты выпроводила, и только нас двое осталось. Знала я, что его последний час настал. Он руки протянул ко мне, вроде знаком показывает: помоги, мол… А я не подхожу, в такое время все равно ничем не поможешь, хотя и жалко его… а ему еще и с богом надо поговорить, грех, если не успеет…
— Пойдем к дедушке, попрощаешься с ним, — как о чем-то обыденном сказал отец и положил руку на плечо Дато.
Дато стоял на балконе, не решаясь войти в комнату.
— Ты что, боишься?
— А чего бояться? — с напускной бодростью ответил Дато.
— Тогда пошли, — отец обнял сына за плечи и подтолкнул его к двери.
В большой комнате, служившей гостиной, уже никого не было. Соседи, которые приходили выразить соболезнования, разошлись. Родственники собрались внизу, на первом этаже.
Дато остановился в дверях. Три свечи тускло освещали комнату; одна горела у изголовья, другая в ногах покойного. Третья держалась в сложенных на груди руках деда Георгия. Горячий воск медленно стекал по желтоватым пальцам… Дато вгляделся в лицо деда и вздрогнул: перед ним лежал чужой, незнакомый ему человек с синеватым лицом и с черными провалами на месте глаз и щек.
Отец поправил свечу в руках покойника, подобрал упавшие на пол цветы и положил в ногах. Дато стоял, не поднимая глаз, и только искоса следил за движениями отца. Потом резко повернулся и выскочил из комнаты.
— Дато, иди вниз, покушай! — позвала его тетя Марта.
Он ничего не ответил, лишь отрицательно покачал головой.
Тетя Марта подошла к нему и тихо сказала:
— Хоть немного поешь, сынок… Пойдем со мной, внизу уже все собрались, твоя мать тоже там.
— Не хочется.
— Пойдем, пойдем. У отца твоего тоже крошки во рту не было с самого утра, вместе и поедите.
Дед Георгий умер, как и жил, просто и незаметно. Дато видел немало дряхлых и немощных стариков и иногда думал о том, что со временем состарится сам и станет такой же, как и они, обузой для других. Думал о старости и ненавидел ее. Но когда смотрел на деда, то страх перед ней и сама она куда-то исчезали. Всегда веселый и бодрый, он ничем не болел, разве что насморк схватит, да и то раз в десять лет. Дато никогда не видел, чтобы дедушка сидел без дела, вечно он был чем-то занят, мастерил или копался в огороде. И бабушка была ему под стать: с утра до вечера хлопотала по хозяйству, ни минуты не зная покоя. Они души не чаяли друг в друге, хотя то и дело ссорились, спорили или пререкались до хрипоты. И вдруг дедушки не стало. В первый раз в жизни он почувствовал себя плохо, лег в постель и не встал.