Современный польский, чешский и словацкий детектив
Шрифт:
— Хвала Иисусу, — приветствовала меня сгорбленная старушка.
— Во веки веков… А не знаете ли, бабуся, где сейчас ксендз?
— Да в костеле. Грешницу исповедует.
Я вошел в костел. В лучах, проникавших сквозь витражи, виднелись контуры исповедальни. Было холодно и тихо, и лишь молодая крепкая бабенка, бия себя в грудь, каялась, что ночью наколдовала на свою соседку, что Магде с другого конца села вместо тридцати яиц отдала только двадцать девять, так как тридцатое яйцо было прошлогоднее, тухлое, что из чревоугодия не соблюла поста: сорвала два листка и календарь
Исповедник утешал, осуждал, отчитывал. Хотя я не видел его лица, мне казалось, что он тоже мучится за грехи, не им содеянные. Когда бабенка наконец ушла, он с облегчением встал.
Я увидел подвижную фигуру уже немолодого сельского священника. Я поднялся со скамьи.
— Вы ждете меня? — спросил он извиняющимся тоном.
— Вы ксендз Войтик?
— Да.
— Я хотел бы поговорить с вами.
— Я вас слушаю… — Он указал проход возле алтаря.
Был поздний вечер, когда я вошел в дом для приезжих.
— Дайте мне пива! — попросил я.
Физиономия буфетчицы скривилась при виде чужака. Она взяла кружку, которую я перед тем ополоснул, и сказала:
— Пиво дороже на один злотый, сломалась рессора!
— Что ж, пусть так, раз у вас дороги плохие, — великодушно согласился я.
Кашлянув, я подкрутил свои пышные усы.
— Ничего. Будет и дорога! — чокнулся со мной выросший словно из-под земли «пропагандист» Ковальский.
Его присутствие здесь означало, что Дзвоны покорены, что они у нас в руках.
— А кто это? Землемеры? Это что, насчет колхоза или дороги? — спросил посетитель, которому я влепил бы неделю отсидки за одну физиономию.
Чтобы избежать ссоры, мы отошли в сторонку и сели за грязный стол — он был удобен тем, что стоял у открытого окна.
От запаха приправ и селедки перехватывало дух, в носу щипало от вони гнилых огурцов. В свете мигающей, засиженной мухами лампочки помещение имело вид дешевого притона.
Я присмотрелся к окружающим.
Емёла разглагольствовал о преимуществах турнепса и… успокаивал гуся, которого держал под мышкой. «Стоит здесь в два раза дешевле, чем на варшавском базаре», — сообщил мне Ковальский.) Шесть «землемеров» в комбинезонах угощались в сторонке пивом. НД отказывался от взятки в размере тысячи злотых. Речь шла о пустяке, его просили передвинуть граничную межу. Увидев меня, НД подсел к нам.
— Ну, как дела, ребята?
— Все в порядке, — ответил я, — смотри!
— Что это?
— Не видишь разве? Ключи. От всех дверей в доме ксендза,
— Стибрил?
— Что ты!… Ксендз — мировой мужик. Сам предложил.
— А как насчет коллекции «За лот»?
— Ксендз выменял ее у Мингеля на первые английские «Колонии».
— Мингель спятил, — вмешался Ковальский. — Кто же меняет «Польшу» на какие-то «Колонии»?
— Нет, он не спятил. Обмен был совершен с расчетом, что эта коллекция к нему вернется, а он насладится первыми «Колониями».
— Ясно! — отозвался Емёла. — Ковальский, подержи! Не так! Что? Никогда не имел дела с птицей? Это тебе не
— Я разговаривал с мельником, который тоже собирает марки, — начал свой доклад Емёла, — Аль был у него час назад, спрашивал, долго ли землемеры пробудут в Дзвонах. Мельник ему сказал, что землемеры, мол, вроде бы скоро уезжают… Аль немного побыл у него, всучил белый «Дилижанс», сел на велосипед и уехал. Я даже видел, как он жал на педали. Исчез в лесу за селом. — Он указал в сторону, противоположную той, откуда мы приехали.
— Значит, они здесь. И ждут, — заключил НД.
— Да, наше присутствие им на руку, — сказал Ковальский. — Они рассчитывают, что когда преступление обнаружат, подозрения падут на землемеров. А допрос десяти землемеров означает для них неделю свободы.
Я посмотрел в окно. Спускалась ночь. В сумерках грузовика уже не было видно. Наступившая темнота была на руку не только нам. Я вполголоса начал отдавать последние распоряжения:
— Машины сейчас пойдут в обратный путь, к лесу. Место ожидания — поляна, где мы уже останавливались. Дальнейшие указания — по радио… Грузовик, выезжая с площади, свернет в сторону. Когда кузов грузовика поравняется с забором у дома ксендза, водитель выключит фары. Группа должна выскочить и быстро укрыться в саду… Емёла и Ковальский займут место возле дома. В момент, когда Аль проникнет в дом, оба приблизятся к окну…
— А если они придут к дому ксендза раньше? — на всякий случай спросил НД.
— Это исключено, — ответил я. — Сейчас грузовик стоит у ворот кладбища. Через забор перелезть незаметно они не могут: из окон дома для приезжих на забор падает свет…
Поскольку больше вопросов не было, я встал из-за стола и, слегка прихрамывая, пошел к двери. «Землемеры» вышли на площадь. За ними — Емёла с гусем и Ковальский.
Шофер грузовика завел мотор и громко засигналил.
Теплая июньская ночь опустилась на Дзвоны. В маленьких окошках постепенно гасли желтые огоньки.
В саду ксендза шумели кроны ясеней. Время от времени доносился собачий лай. Гоготали сквозь сон гуси, похрюкивали в хлевах свиньи.
Стоя у грузовика, НД тихо давал указания нашей группе и согласовывал с Ковальским и Емёлой сигнализацию.
Я взял из машины небольшой магнитофон и фотоаппарат с блицем и, крадучись, пробрался в сад через кладбище.
Когда, войдя в дом ксендза, я закрыл за собой дверь, рокот моторов возвестил, что представители организации «Геодезические измерения» покидают Дзвоны.
Пользуясь потайным фонарем, я прошел в глубь коридора. Третья дверь вела в комнату, где находилась коллекция ксендза и в которой он обычно спал. Я подключил блиц, стоящий на секретере, и магнитофон.
Ксендз, подложив руку под голову, спал сном праведника. Его голова отчетливо вырисовывалась на белой подушке.
Я устроился в нише у стены, недалеко от двери. Из окна комнаты меня нельзя было увидеть, тогда как я сам в зеркале, стоящем напротив окна, хорошо видел подоконник.
Часы на башне костела пробили десять. Вдали был слышен затихающий рокот грузовика.