Союз Аустерлица
Шрифт:
Время перевалило за полночь, луна освещала руины древнего монастыря, стоящие посреди заснеженного леса, и в морозном воздухе витало предчувствие грядущей битвы, а я стоял на башне, погруженный в раздумья о том, какая участь уготовлена мне в предстоящем сражении: стать побежденным или победить самому? Вглядываясь в сторону севера, я видел, как на участке дороги, хорошо просматривающемся с башни там, где эта дорога выходила из-за соседнего холма, показались огоньки факелов. Это французские пехотинцы освещали дорогу кавалеристам, двигавшимся в темноте очень осторожно и потому медленно. Наблюдая за неторопливым приближением неприятеля и ежась от холода в своей шинели, я почему-то подумал, что война, как и зима, не знает пощады, она всегда безжалостна
Продолжая думать о вражеском военачальнике, я ловил себя на том, что Мюрат, с его хитроумными замыслами и лихим нравом, вызывал у меня смешанные чувства. Я знал о его славе, но, она была какой-то противоречивой. С одной стороны, он ловко обманул австрийцев, заставив князя Ауэрсперга поверить в мнимое перемирие, которое не имело под собой основы. Но, с другой стороны, как говорил Наполеон, у Мюрата было много отваги и мало ума. И это сочетание легко могло стать для маршала, как благословением, так и проклятием в предстоящей битве.
Я понимал, что, несмотря на всю его храбрость, Мюрат отнюдь не был безупречен. Его умение хитрить и давить неприятеля лихим кавалерийским наскоком гарантировало победу далеко не во всех случаях. Например, князь Багратион, который командовал арьергардом нашей армии, вполне успешно этому Мюрату противостоял, успешно маневрируя. Разумеется, я не мог позволить себе недооценивать противника. Но, силы Мюрата, которые уже выдвигались в нашу сторону в ночи, не могли быть сейчас очень уж большими. Вряд ли маршал так быстро привел все свои войска в Вестин, чтобы оттуда атаковать нас. Хотя, кто его знает?
Думая о предстоящем сражении, я чувствовал, словно время замедляет свой бег. А мое восприятие пространства ограничивается полем предстоящего боя. Как будто и время, и пространство вокруг меня готовились к неизбежному столкновению. Все чувства мои обострились до предела. И каждый звук, каждый шорох в лесу, приносимый ветром, напоминал мне о том, что я нахожусь на пороге грандиозных перемен, которые способны повернуть историю этой войны совсем в иную сторону. Быть может, я, как попаданец, все-таки изменю этот мир 1805 года, хотя бы тем, что смогу остановить Мюрата возле этой переправы через речку с названием Ракитная?
Поручик Федор Дорохов снова вызвался возглавить нашу разведку. Поскольку кавалерии у нас осталось мало, не больше взвода, и сколько-нибудь эффективно противостоять многочисленным французам в открытом бою она никак не могла, я разрешил Дорохову задействовать в качестве разведчиков всех наших всадников. Чем больше я общался с Федором, тем больше понимал его. И он уже виделся мне не циничным нарушителем воинской дисциплины, а храбрым офицером, настоящим героем с огненной душой и с непоколебимой решимостью, который с каждым днем все больше ощущал на себе бремя ответственности, вырастая, как командир, в профессиональном плане. Ведь Дорохов в последнее время внимательно слушал мои замечания по тактике, впитывая новые знания. В нашем трудном походе он постоянно старался добровольно брать на себя самые трудные боевые задания. И потому он сделался примером и символом надежды на победу для всех наших кавалеристов, которые, несмотря на свою малочисленность, горели желанием еще и еще раз поквитаться с французами за поражение при Аустерлице. В глазах у поручика почти всегда светился задорный огонек, а его саркастическая улыбка и грубый армейский юмор поднимали моральный дух наших бойцов даже в самые мрачные часы противостояния с неприятелем.
Ночь окутала леса, и холодный ветер усилился. Он гудел в кронах деревьев и в развалинах монастыря, словно предвещая бурю. Дорохов собрал всех своих всадников, каждый из которых был готов отдать жизнь за своего командира. Поручик знал, что в условиях ночной разведки любая мелочь могла стать решающей. И потому перед выходом он еще раз тщательно инструктировал каждого разведчика, как следует действовать, чтобы не попасться на глаза французам и, в то же время, получить сведения
Ближе к двум часам ночи сам Дорохов тоже вернулся из разведки и доложил мне:
— Судя по всему, ротмистр, французы готовятся к атаке с двух направлений. Но выступят они не прямо сейчас, а на рассвете.
— Почему вы так решили, поручик? — спросил я.
— На каждом из направлений супостаты подходят и останавливаются примерно за три версты до монастыря и до переправы. На этих рубежах они копят силы. И они ложатся спать прямо на снег, не зажигая костров и выставляя очень сильное охранение. Близко к ним незаметно не приблизиться и точно их всех не пересчитать, но, их точно много. И мне кажется, что мы наблюдаем на каждом направлении примерно по кавалерийскому полку французов. На дороге стоят гусары, а к реке через лес подходят конные егеря, — ответил Дорохов.
Отметив на карте данные разведки, я согласился с Дороховым, что авангард кавалерии, отправленный Мюратом в ночь, имел намерения не атаковать сходу в темноте чумной монастырь, а лишь выдвинуться поближе к рубежу предстоящей атаки, которую французы все-таки, похоже, планировали начать с рассветом. Причем, демонстративным выдвижением кавалерийского полка по дороге с факельным шествием пехоты впереди, французский маршал явно старался отвлечь наше внимание. А в это время другой его полк перемещался в полной темноте в сторону реки. Туда осторожно сквозь лес по звериным тропам шли конные егеря, ведя лошадей в поводу. И, по-видимому, главный удар Мюрат планировал нанести именно с той стороны. Егеря накапливались скрытно, не разжигая огня. Стремительно атаковав вдоль речного русла, французы рассчитывали сначала быстро захватить нашу переправу и батарею, а уже потом — взять монастырь.
План противника прояснился. Но и мы времени не теряли. Заранее определив именно эти два направления, как самые угрожаемые, я отдал соответствующие приказы. И австрийские саперы, которых граф после завершения строительства деревянного моста через речку, оставил в моем распоряжении, продолжали работать, и пехотинцы помогали им. Действуя слаженно, они быстро срубали деревья и наваливали их друг на друга, создавая препятствия для кавалерии на узком речном берегу и на кромке леса между берегом и монастырем. А лед на реке мы дополнительно заминировали бочонками с порохом, хотя этот непрочный лед и без того вряд ли выдержал бы кавалерию.
В ночи раздавался глухой стук топоров, звуки падающих деревьев, лязг лопат о камни, громкие команды унтеров и ругательства. Но, в этой суете, несмотря на ночное время и напряжение сил, немолодые солдаты ландштурма все-таки шутили и смеялись. И это говорило мне о том, что уныния среди них нет. А их боевой дух находится на хорошем уровне, подогреваемый для каждого из этих австрийских резервистов, набранных из местного населения, идеей возрождения их Великой Моравии.
Тем временем, мы подготовили еще один интересный сюрприз для супостатов. Обнаружив в обозных телегах довольно много бочонков с лампадным маслом, которое предназначалось для зажигания факелов и масляных ламп, я приказал солдатам готовиться поджигать лес. Это решение вызвало у меня внутреннюю борьбу. С одной стороны, это было необходимым шагом для эффективной защиты нашей позиции, но, с другой — я не мог не понимать, что огонь, как и война, не щадит никого. И потому, если эрцгерцог Фердинанд не успеет к переправе вовремя, то его солдаты тоже пострадают от лесного пожара, который мы намеревались запалить, преградив огнем путь французам с севера.