Союз Тигра и Дракона
Шрифт:
С кухни принесли рис и овощи, и Чжао Ши с удивлением отметила, что доставлены они с господского стола. Шэн спокойно принялся за еду.
— Почему она пустила нас? — недоумённо пробормотала госпожа Чжао. Щедрость госпожи Ван сильно беспокоила её. От соперницы, пусть и бывшей, добра не жди. Мысль быть обязанной этой женщине пугала Чжао Ши.
— Не волнуйся. Нас уже не прогонят, — тихо ответил Шэн.
Чжао Ши подняла глаза и долгим взглядом смерила сына. Шэн, что и говорить, порой пугал её. Женщина — вьюнок, если не обовьётся вокруг ствола — затопчут. Сначала она на попечении отца, потом — мужа, а в годы преклонные на кого опереться,
— Почему ты так думаешь? — тихо спросила она, отложив палочки, спросила просто, чтобы прервать давившее её молчание.
— Пустив кошку в дом и раз накормив, чувствуешь себя её хозяином.
— Да, — Чжао Ши вздохнула, и глаза её, налившиеся слезами, устремились в окно, на затопленную запруду. — Мы для неё как бродячие кошки.
— Это ничего, — Шэн равнодушно пожал плечами. — У старика Дуна я изучал философов и кошек. Кошки бесконечно мудрее. Когда играл с ними, никогда не понимал, кто кем забавляется.
Он умолк. Чжао Ши закусила губу. Сын снова пугал её.
В их старом доме у Шэна не было друзей-сверстников. Через стену от них жил на покое старик Дун, бывший начальник Палаты наукЛояна. Оспа унесла у него сына и дочь, и малыш Чжао Шэн, с трёх лет перелезавший через ограду к старику, был единственным собеседником бывшего чиновника. Старик от безделья начал учить его, и мальчонка рано освоил книжную премудрость, уже в девять лет знал наизусть основные труды конфуцианских классиков и сочинения китайских историков. Старик научил Шэна слагать стихи, писать тушью, расписывать веера, и постепенно привязался к малышу, как к внуку. Дун не умел воспитывать детей и, разговаривая в ребёнком, не делал скидки на возраст, и сам не заметил, что отрок постепенно стал говорить с ним, как равный с равным.
Вторым собеседником Шэна был монах Лян из храма Белой Лошади. От него мальчишка узнал, что человеческая жизнь — словно утренняя роса, беззащитное пламя лампы, открытое ветру, а мир лишь постоялый двор для путника. Бредить суетными целями — всё равно, что инкрустировать лёд или рисовать на воде. Монах изгонял демонов из одержимых, этим и зарабатывал. Сам Лян, беседуя с Шэном, часто замечал такое, что после разговора с ним порой молчал целыми днями, однако общение не прекращал.
Госпожа Чжао часто видела их вместе.
Третий собеседник Шэна был хуже всех, ибо госпожа Чжао никогда его не видела. Однако её сын неоднократно беседовал с ним, сидя в одиночестве на веранде их дома, называя его господином Фу. Об этом Чжао Ши вообще старалась не думать.
…Но почему сейчас из-за нескольких слов сына они неожиданно обрели кров над головой, и Шэн, как поняла Чжао Ши, уверен, что кров этот станет их домом, а их положение в доме скоро даже упрочится? Почему он так решил?
— Я подумала, — сказала Чжао Ши сыну, — что мне стоит подойти к ней и предложить…— она указала рукой на расшитый ворот платья. — Я могла бы шить на семью и мы бы не чувствовали себя нахлебниками.
Слова замерли у нее на губах: на лице сына точно проступила маска демона: ярость с вздувшимися на лбу венами смягчалась легкой улыбкой.
— Ты что, матушка, с ума сошла? — тихо и зло прошипел он. — Моя мать никогда не будет
Госпожа Чжао испуганно подалась назад и поспешно кивнула. Маска демона тут же исчезла с лица сына.
* * *
[1] 720 год н.э.
Глава 3
«Сяо-чу» ?? Воспитание малым
Когда не время мечтать о великом, выигрывает тот,
кто умеет довольствоваться тем, что есть .
— Как чувствуешь себя, Сюаньжень? — Цзинлун склонился над проснувшимся учеником.
Сюаньжень вздохнул. Закрылась рана — забыл о боли. Спина за прошедший месяц зажила, легкие очистились, и только голову по вечерам сжимало непонятной болью, от которой пекло глаза, кровил нос и временами глохли уши. По ночам ему снились очень странные сны. Нынешней ночью он видел во сне Сяо Ху, своего лиса, который пришел к нему в чиновничьей шапке шан чжуго[1] и потребовал трижды поклониться ему, ибо теперь он, лис Сяо Ху, принимает его как своего названного сына и именоваться он будет Ху Сюаньжень. Во сне растерянный Сюаньжень, хоть и ощущал во всём происходящем что-то нелепое, покорно трижды поклонился лису и проснулся.
И приснится же такая несуразица? Во-первых, лис умер. Во-вторых, он никогда не ходил на задних лапах и не надевал шапку чиновника высшего ранга. И откуда у лиса может быть столь высокий ранг? И, наконец, зачем лису Сюаньжень в сыновья?
— Всё в порядке, учитель.
Цзинлун вздохнул.
— У тебя всегда всё в порядке, — проворчал он, — но тянуть больше нельзя.
Сюаньжень удивился.
— Тянуть? В монастырь Небесной росы меня примут в любое время.
— Заткнись со своими шуточками. С такими талантами — в монастырь? Ещё чего не хватало. Я подал прошение в ямэнь[2], и Чжоу Тау подписал документы. Отныне ты — мой приёмный сын Чень Сюаньжень. Поедешь в Чанъань. За пару недель доберешься. Под инь моих заслуг[3] сдашь экзамен.
Сюаньжень смутился, однако быстро пришёл в себя и трижды поклонился учителю, ставшему отцом. Перед ним смутно мелькнуло воспоминание о ночном сне, но тут же и растаяло. Потом он нахмурился. Экзамен? Должность? Мечта о чиновничьей шапке, что и говорить, была затаённой мечтой любого в Поднебесной, ведь даже бог процветания Цай-Шень, сидящий за жертвенным столом со слитками серебра и золотой курильницей, изображался в шапке чиновника.
Однако шансы на успех экзаменующегося оценивались как один к ста…
На высших экзаменах в столице проверяли способность разбираться в конфуцианской классике, умение написать эссе по государственному управлению и политике, способности в поэзии. Богатство и благородное происхождение не требовалось: попытать счастья мог любой, чей отец не был ремесленником или торговцем. Однако будь ты мудр, как Лао-Цзы, но уродлив или хром, — не видать тебе допуска к экзамену. Чиновник представлял императора: красивая осанка, внешность, речь, почерк были не пустыми формальностями. И понятно, что ухоженные аристократы получали преимущество перед простаками.