Созависимость как жизнь
Шрифт:
Смысл свободы ясен как отмена угнетения или фрустрирующего ограничения, но нелегко вообразить свободу позитивно, как длительное состояние – разве что как абсолютное одиночество, полное воздержание от коммуникации с другими людьми. Все мы стремимся приобрести в глазах других «вес», дающий нам свободу, но вряд ли предпочли бы неограниченную свободу, если бы все, что бы мы ни делали, не имело бы никакого значения для других [35]. Другие – необходимое условие нашей жизни, детерминирующее нас и имплицитно данное нам [52]. Мы можем изменить данные условия, но сначала они нам даны, и от них мы должны отправляться: даже изменяя их, мы должны строить их из данного материала. Так, «родителей не выбирают», и если в течение жизни мы и находим других
Обычно человек оказывается в прочном положении в фантазийной системе связей. Обычно это называется «идентичностью» или «личностью». Мы никогда не поймем, что находимся в этой системе. Мы даже никогда не мечтаем о том, чтобы выпутаться оттуда. Мы терпим, наказываем или обращаемся как с безвредными, плохими или сумасшедшими с теми, кто пытается выбраться и утверждает, что и нам тоже пора.
Р. ЛэйнгНаши поведение и действия еще до их начала уже структурированы личными отношениями. Если мы чувствуем за собой определенную свободу действий, то это включает в себя и свободу, позволяемую себе, и свободу, предоставляемую другими. Лэйнг приводит рассказ полицейского о маленьком мальчике, бегавшем вокруг квартала. Когда ребенок пробежал мимо него, обегая квартал уже в двадцатый раз, полицейский все-таки поинтересовался, что это он делает. На что мальчик ответил, что он убегает из дома, но папа запрещает ему переходить дорогу! Свобода этого мальчика была ограничена интернализованным отцовским предписанием. Наши пространства, физические и метафорические, структурированы влиянием других – в той или иной степени, но всегда. Именно в общении с другими подтверждаются наши выборы, а наши действия получают смысл. Все наши казалось бы личные цели всегда скорее заимствуются, нежели изобретаются, и, по крайней мере ретроспективно, получают смысл от одобрения другими.
Мы ощущаем себя свободными, если сознаем, что можем поступать в соответствии со своими желаниями, намерениями и побуждениями, и этому нет препятствий, исходящих от других людей. Человек, сделавший социальные, нравственные и моральные нормы органической частью своего внутреннего мира, ощущает себя естественно свободным, действуя в соответствии с ними. Но если наши притязания или побуждения выходят за рамки «нормы», а мы не способны самоограничить их этими рамками и воздерживаемся от тех или иных действий только из опасения санкций – мы ощущаем естественную несвободу.
В.Г. Белинский отметил важнейший механизм российской личности – самолюбие, существенно отличающееся от чувства собственного достоинства тем, что в его основе не свобода и непринужденность проявления Я, а болезненная установка на возможность и угрозу ущемления такой свободы. Свобода родилась как привилегия и всегда оставалась ею: чтобы был свободен один, нужны по крайней мере двое [9].Свобода – это асимметрия социальных отношений и социальное различие: кто-то может быть свободен лишь постольку, поскольку существует форма зависимости, какой он стремится избежать. Боясь утратить контроль над ситуацией, созависимые сами попадают под контроль событий или своих близких [28]. Например, жена увольняется с работы, чтобы контролировать поведение мужа, но фактически именно он контролирует ее жизнь, распоряжается ее временем, самочувствием и пр. Неудачные попытки взять под контроль практически неконтролируемые события рассматриваются как собственное поражение и утрата смысла жизни, что часто приводит к депрессиям или фрустрациям.
Если бы каждый из нас являлся хозяином своей судьбы, у нас не было бы причин обращать внимание на все то, что противостоит нашему Я и превышает наши возможности. Наши взаимоотношения основаны на определенном внутреннем согласии каждого из участников на выполнение требований этих отношений и взаимном доверии – наличии общих ожиданий относительно друг друга. Даже прямое насилие над другим предполагает подчинение зависимого человека.
Несвобода – тоже результат выбора. Рабство выбирают свободно, пользуясь свободой, данной каждому человеку. Если человек – раб, значит, таков его выбор: не мысленно, не рационально принято решение стать рабом или свободным человеком, но он сам так решил.
М. МамардашвилиПотеря свободы не обязательно является результатом отказа от нее; это может быть неэффективность самого механизма контроля отношений, например поведения алкоголика или игромана. Наше согласие на устойчивые отношения предполагает определение пределов свободы и ее границ для каждого: границ пространства и времени, средств существования, влияния на жизнь окружающих с их активностью, а также единое понимание всего названного.
Отождествление себя с вещами, событиями внешнего мира или с другими людьми – по сути, нарушение контактной границы между личностью и средой. Механизм созависимости заключается в принятии нами на себя обязанности имитировать совместное протекание спонтанности: тем самым мы лишаем себя или Другого свободы в отношениях, потому что свою произвольность отдаем на откуп чужой спонтанности и выдаем ее за спонтанность или пытаемся чужую спонтанность произвольно «подмять» своей [44]. Другой при этом – не Другой, а буквально – «моя половина», управляемая или управляющая, в зависимости от того, в ком предполагается «центр жизни». На самом деле я многого хочу и на многое смотрю не так, как мой Другой, но не позволяю себе довести это до своего осознания.
В отношениях созависимости по схеме «средство – цель» другие – средства для какой-то цели, и вполне разумно лишить их выбора и тем самым считать их не субъектами, а объектами отношений. Существование свободы требует, чтобы кто-то оставался несвободным. Отсюда и «свое» понимание свободы в социальном сознании, рождающее парадокс: все борются за свободу, но так, чтобы у кого-то ее стало больше, следовательно – у кого-то меньше, и вот этот «кто-то» должен подчиняться и выполнять рекомендации того, кто присвоил себе право быть «свободнее» [60].
Требования ситуаций социального принуждения не связаны с угрозой для жизни, но предписывают определенное поведение в обмен на удовлетворение стандартных потребностей стабильной жизни и избежание дискомфорта негативных последствий. Созависимая мать может учитывать какие-то интересы ребенка, но на первом плане – реализация ее интересов. Ребенок может реализовывать себя вне семьи, но попытка отстоять собственные взгляды внутри нее угрожает его благополучию. Стабильность отношений здесь обеспечивается только готовностью ребенка к сознательному или неосознанному обмену возможной свободы на удовлетворение стандартных потребностей. Это, по Ю.И. Гиллеру, автономия гарантированной жизнедеятельности [19].
Признание самоценности разных культур и людей заставляет нас учиться признавать их реальности, не отказываясь от себя, что порождает разнонаправленные тенденции: все более ощущая и реализуя свою свободу как личности, мы все чаще обнаруживаем и осознаем свою социальную обусловленность. Как личность я обладаю правами и свободой, но как человек продолжаю оставаться социальным индивидом, действующим не свободно, а по законам социума. Более того, в социальном аспекте мы обусловлены навязываемой нам реальностью в форме сценариев поведения, и фундаментальных дискурсов (вечных ценностей), и практик социальных услуг (образования, идеологии и политики, СМИ, церкви, психотерапии и пр.). В этих условиях личность вынуждена постоянно воссоздавать себя в своей константности и автономии – не только преобразовывать себя, но и каждое свое усилие сверять с усилиями иных сил и реальностей.