Созерцатель
Шрифт:
– Почему?
– У тебя тут старинный стол, комод, посуда, графин, одежда…
– А, это… – рассеянно махнул он рукой. – Стол и комод от прежнего владельца дома, лесника. После его преставления всё барахло отошло мне вместе с домом. Посуда и одежда от бабушки остались. «Казанская» – тоже от неё. Знаешь, как стыдно смотреть на Пресвятую, когда сделаешь что-то плохое или там скажешь… Когда напортачу, Её взгляд будто насквозь прожигает, а когда раскаешься, взгляд такой добрый становится… как у бабушки. Однажды голова разболелась на полнолуние перед грозой – думал, помру или с ума сойду. Приложил икону к голове, сначала боль прошла, потом заснул,
Володя посмотрел на моё лицо, видимо, ожидая увидеть на нём следы удивления или обычного в таких случаях сомнения в его психической полноценности. А я в это время вспоминал свои видения и думал, как бы я сказал об этом кому-то кроме Игоря. Какие бы слова стал подбирать? И что бы сам при этом пытался разглядеть на лице собеседника?
– А чьи рубашка с пиджаком?
– Дедушкины. А деду от прадеда отошли. Ты посмотри, какой материал. Никакой синтетики, одна естественная прочность. Столько лет всё это носили, а ведь ни одной дырочки, всё удобно и… добротно. А еще… – Он снова принялся сканировать мою физиономию. – А еще, когда это надеваешь, приходит такое чувство…
– Будто они рядом? – помог я ему.
– Примерно.
Портал времени в чулане
– Володя, а можно мне пиджак надеть? – Показал я на светло-бежевый чесучовый пиджак, висящий на спинке стула.
– Не знаю. Надень…
Я сначала прощупал рукава, плечи, зачем-то понюхал лацкан. Пахло очень приятно: ладаном, полынью и мужским потом. За несколько секунд передо мной промелькнули красивые бородатые лица, открытые, суровые, взыскующие: «А ты кто таков? А ты, часом, не из этих, новых? В Бога хоть веришь?..»
– Нет, – сказал я, – такое серьезное дело пускать на самотёк никак нельзя. Это надо строго по-научному! Пожалуй, я уединюсь в чулане – там полная темнота и ничего не отвлекает. А ты, Володь, зажги свечу и помолись, чтобы я не вляпался в общение с нежелательным существом, которое принимает обличие ангела света, дабы обольстить верных.
– Хорошо, – с готовностью кивнул Володя.
Я встал, вошел в чулан, сел на пол, закрыл за собой дверь и оказался в темноте. Прочитал «Отче наш», «Богородице Дево…», «Царю небесный» и принялся творить Иисусову молитву – медленно, ритмично и внимательно. Сначала во мне не унималось весьма нежелательное возбуждение исследователя, видимо, разновидность стяжания. Но вскоре спасительный круг умного делания вывел моё сознание на твёрдую дорогу созерцательной рассудительности. Когда все вокруг и внутри успокоилось, я, наконец, надел пиджак, еще раз глубоко вдохнул застарелые запахи, впитанные тканью, и замер.
…Мимо проехал с шипением черный паровоз, на горизонте в голубоватой дымке высятся циклопические терриконы, между железной дорогой и горизонтом, в широкой долине, простирается поселок из белёных домов под серыми крышами в пышных зарослях зеленых кустов, плакучих ив, пирамидальных тополей, груш, шелковиц, абрикос, вишни… За холмом блестит река, в ней отражаются облака. Сладко пахнет дымком, цветами, борщом и жареным луком. От кирпичного здания шахтоуправления по улицам поселка шагают усталые люди в серых спецовках. Чуть позже, раздаются звуки патефона, а потом гармони и протяжное пение: «чому я нэ сокил, чому нэ литаю? Чому мэни, Боже, ты крылэць нэ дав, я б зэмлю покынув, тай в нэбо злитав…» Вот, значит, как… И эти смертельно усталые после работы, зачумленные красной пропагандой люди хотят летать,
Кожей шеи и лица я чувствовал тихое веяние теплого ветра. От реки поднялся туман и окутал меня, словно одеялом. Внутрь моего уютного кокона вошли двое мужчин, один прошагал дальше в глубокой задумчивости, другой остановился и встал передо мной, как вкопанный. Мы смотрели друг на друга в упор, пытаясь узнать, кто есть кто.
– Что смотришь, как на врага народа? – спросил мужчина до боли знакомым голосом. Тут во мне что-то вспыхнуло, и я понял, что стою перед собственным отцом.
– Михаил Иванович, ты почему здесь, а не в Москве? – спросил я чужим от волнения голосом.
– Я с выездной следственной бригадой, – отчеканил тот. – Расследуем дело о диверсии.
– Какой-нибудь честный человек правду сказал о рабских условиях работы?
– А ты откуда знаешь? – резко спросил он. – Ты кто?
– А это знать тебе пока не следует, – протянул я по-чекистски сурово, не понимая откуда во мне взялись нотки профессионального садиста. – Пройдемся немного. Погутарить нужно.
Я вразвалочку зашагал в сторону реки, отец послушно плёлся рядом. В кармане широких брюк, где лежала моя рука, я вдруг обнаружил нечто шуршащее, извлек это на свет и задумчиво изучил. Это было командировочное удостоверение полковника НКВД с незнакомыми фамилией, именем, отчеством. Хлопнул по внутреннему карману пиджака, сунул туда руку – точно, есть! Паспорт на то же имя, но уже с моим фото. Вот это легенду мне разработали! С такой бронёй мне тут можно делать что угодно.
– Фамилия главного подозреваемого? – спросил я скрипучим голосом.
– Токарев, – нехотя откликнулся допрашиваемый.
Меня слегка передернуло: это была девичья фамилия моей жены Даши.
– Что есть на него? – спросил я, начиная понимать для чего я тут оказался.
– Заявления трех партийцев, ударников труда.
– Настучали, значит, дятлы, – сделал я вслух вполне логическое заключение. – И что им нужно? Квартиру Токарева? Его должность? Или он им воровать не даёт?
– Что вы себе позволяете? – возмутился отец. – Мы тут на страже социалистической законности.
– Похвально, – кивнул я. – Так всё-таки, какова причина доноса? Насколько мне известно, товарищ Токарев абсолютно честный работник, принципиальный партиец, активный общественник, хороший семьянин.
– Тройка… – осекся отец. – Эти трое заявителей вменяют ему антисоветскую пропаганду, воровство и разложение дисциплины на вверенном ему участке.
– Коллектив опрашивали? Ворованное нашли? Кого конкретно он «разложил», и какие это имело последствия?
– Слушай ты… – угрожающе насупился отец. – Кто ты такой, в конце концов? Что за?..
Я сунул свое удостоверение ему под нос, он сразу осёкся и закашлялся – астма на нервной почве, со мной такое тоже иногда случается.
– Простите, – едва слышно произнес он. – Не знал.
– Присядем.
Мы дошли до реки. В этом месте имелась запруда со спокойной водой, у берега покачивались лодки-плоскодонки с просмолёнными бортами. В одну из них мы вошли и пристроились на носу. Я открыл невесть откуда взявшийся портфель и обнаружил внутри сверток. Достал, развернул и выставил на носовое сиденье коньяк «Самтрест», «Боржоми», пару стальных стаканчиков; выложил кирпичик бородинского хлеба, банку крабов и черной икры, открыл офицерский складной нож с тремя лезвиями, вилкой и ложкой и проворчал: