Созерцатель
Шрифт:
И вот пришла минута, когда понимаешь: всё, край! Конец всему. Вот он – конец света в отдельно взятой душе. Вокруг мрак, внутри ужас, впереди только беда, болезни, смерть и, наконец, ад. Вокруг безумие. Кажется, окружающие потеряли всё хорошее: любовь, свет, разум, веру. Под окнами беснуется пьяная толпа и ревет матом. Соседи сверху долбят каблуками в твой потолок так, что две лампочки из трех в люстре погасли; соседи за стеной визжат арии, телевизор у них там мелодичным голоском красавицы-диктора сообщает о групповых смертях, наводнениях, пожарах, расстреле заложников, крушении банков, разгуле коррупции и преступности… Словом, кажется, что наступил всеобщий хаос.
И вдруг появляется в твоей жизни человек, и ты поднимаешь на него усталые глаза и видишь – да он сияет светом, добром, любовью, мудростью.
Александровский сад
Позднее утро настигло меня у кремлевской стены на лавочке Александровского сада. И странно было бы, если бы столь мистическое время, как позднее утро, застало меня где-нибудь в иной точке мегаполиса, нежели пурпурные дебри Александровского сада. Где еще, скажите на милость, так же удобно можно заниматься такой насущной проблемой, как трепанация ментальных сфер? Или, выражаясь обыденно, где еще искать человека, как не в толще народных масс?..
Второй час я напряженно разглядывал победно-красную кирпичную стену, редкие березы с ёлками, ядовито-зеленый газон, тех, кто поселился на его травянистом лоне – и ожидал события. Будто растворился в этом сакральном действии – ожидании события. Молодежь раскованно лежала кверху ногами, дети ползали в поисках конфет, а между ними деловито прыгали обнаглевшие воробьи. Влекомая слепым звериным инстинктом, прижавшись пузом к траве, к воробьиной компании подкрадывалась жирная кошка. Серые чирикающие попрыгунчики беспечно игнорировали хищницу, а при её приближении легко вспархивали и перелетали на новое место. Кошка возмущенно садилась на шерстяную попу, обматывалась лохматым хвостом и, утопив малахольный подбородок в шейных складках, обиженно щурилась на непослушных птиц. Известно, что кошка считает себя хозяином в любой ситуации, она привычно дает указание подчиненным – грубым, туповатым, дурно пахнущим людям, птицам, собакам – и всегда смертельно оскорбляется, когда те игнорируют утонченное кошачье начальство.
По дорожке фланировали скучные блюстители порядка в поисках его нарушителей, но безуспешно. Резиновые палки в их мускулистых ладонях, казалось, набухли от досужего пота. По новой демократической инструкции им запрещалось с веселием гонять и педагогически наказывать нахалов, сминающих незаконными телами государственный газон, поэтому они предавались воспоминаниям из недавнего прошлого, когда это занятие было для них основным развлечением.
За всё утро только раз довелось им проявить служебное рвение и рявкнуть дуэтом на пятилетнего нарушителя, бросившего мимо урны обертку от мороженого. Мальчик от крика двух больших дядей опустил ручки, теребил пальчиками низ шортиков и удивленно смотрел снизу вверх на блюстителей. Они мощным утёсом возвышались над младенцем, а тот щурился против солнца и поднимать скомканную бумажку вовсе не торопился. Тогда они позвали родителей нарушителя, но никто не откликнулся. Наконец, проходившая мимо старушка со строгим лицом и вуалью на шляпке пристыдила их за то, что они кричали в общественном месте на ребенка, и по-учительски сурово повелела им самим поднять мусор и бросить в урну. Тем ничего не оставалось, как скрипя зубами подчиниться. Малыш убедился в том, что инцидент исчерпан и больше ничего смешного не будет. Он вскарабкался на джинсовые колени мамы, которая увлеченно рассказывала по сотовому телефону, как она загорала на черном вулканическом песке пляжа Тенерифе. Потом он как по горке сполз в узкую щель между маминым бедром и соседским, как буравчик, ввернулся тельцем в прогалину и деловито приступил к поиску очередной порции мороженого в сумке мамы, которая все еще пребывала мыслями на испанском острове Тенерифе, где температура круглый год 24 градуса и все до одного выше нуля.
Место на скамейке досталось мне с трудом. Прежде чем присесть и начать комфортное метафизическое сидение, мне пришлось не менее получаса ходить туда-сюда вдоль ряда скамеек, пока не случилась вакансия. Так же как и я прежде, мимо выжидающе
О, сколько же может вместить в своё безразмерное чрево этот предмет багажа! Как сейчас помню: четыре учебника, шесть общих тетрадей с конспектами, плавки и шлепанцы (для бассейна ввиду сдачи норм ГТО), три бутылки пива для утренней свежести, бутылка портвейна для вечерней перспективы и не менее трех бутербродов с ливерной колбасой для дружеского ужина в компании ясноглазых однокашников. А тот, который стоял у ног мирно дремлющего господина, был к тому же выполнен из дивной выделки кожзаменителя под кожу аллигатора, да еще – мамочка моя! – с кокетливыми латунными уголками и – ой, я не могу! – технически-интеллигентной фиолетовой изолентой по ручке. Ну не портфель, а прям, скрипичный концерт Филадельфийского симфонического оркестра под управлением Орманди! Из чувства неубывающего восторга на время здорового богатырского сна господина я решил взять на себя бремя охраны бесценного артефакта.
Внезапно старушка, докушав яблоко и хрустнув газетой, решительно поднялась. Не успела она сделать и шагу прочь от скамьи, как на освободившееся место откуда ни возьмись тяжело упала рыжая девушка и победоносно оглядела меня, спящего соседа и худую конкурентку. Видимо от шлепка мясистого тела о брусья скамьи, ветряного возмущения атмосферы и моей попытки чуть сдвинуться в сторону, чтобы не получить перелом берцовой кости, а, может просто потому, что выспался, господин в светло-сером костюме приподнял голову и огляделся.
– Доброе утро, – поприветствовал он соседей.
– И вам того же, – откликнулся я, оставив время и место для ответов следующих соседей, которых не последовало. Я с надеждой взглянул на рыжую соседку. Дева только вежливо тряхнула подбородком, шевельнула огненным пламенем в волосах, а от вербального символа приветствия ближнего воздержалась.
– Простите, нет ли у вас желания войти в порядошный дом и остаться там на пир души, – спросил он с гостеприимством в голосе. По всему видно, утренний сон приободрил человека, и он почувствовал силы, необходимые для того, чтобы сделать кого-нибудь счастливым, вот он и взялся за нас.
– Есть желание, – сказал я с готовностью, – если, конечно, в порядошный дом.
– А у вас, девушка с золотыми власами, оно еще не родилось?
– Видите ли, – замялась она, – мне очень дорого досталось это место и нелегко вот так просто его оставить, хотя, конечно, пир души в порядошном доме и мне интересен, как таковой.
– Давайте разберемся вместе, так сказать, на брудершафт, – предложил сосед, по-профессорски обхватив себя руками и выставив наружу упрямый подбородок. – Мы с моим уважаемым соседом не сомневаемся, что место занято вами вполне законно согласно вековой традиции добрососедской конкуренции мегаполиса. Но неужели бы я посмел предложить вам нечто худшее, чем то, на чём вы сидите и чем временно владеете?
– Не думаю, – сказала дева. – Во всяком случае, с первого взгляда вы производите впечатление человека разумного и адекватного.
– Вот видите, – сказал он, расплываясь добродушной улыбкой, празднуя победу логики над косностью недомыслия. – Значит, решительно встаём, и начинаем выдвижение вглубь дружеской территории.
– Встаём… – прошептала она, не двигаясь.
– Встаём! – рявкнули мы с соседом и поднялись. Наши места очень уж сразу заняли конкурирующие добрые соседи жестокого мегаполиса. Мы протянули каждый по руке деве, и она, вцепившись в них белыми пальцами в веснушках, с видимым сожалением и легким стоном покинула скамью неподсудных. Пока мы неуклонно продвигались в бурной толпе отдыхающих граждан в сторону черно-бронзовых ворот, девушка постоянно оглядывалась на утерянное место и грустно вздыхала.