Созерцатель

Петров Александр

– Да бросьте, как говаривал мой приятелище Бродский «не в Бельгии живем!» – Он повернулся к Василию: – Но у меня есть к тебе, Василек, одно важное предостережение! Не нужно бы главным героем обозначать врага человеческого. Просто из соображений духовной безопасности. Наверное, слышал пословицу: стоит только имя его назвать, как хвост с копытами уже рядом. Видите ли, я седой православный дядька, но моя профессиональная специализация – поэзия Серебряного века, а мои подзащитные всерьез баловались оккультизмом.

Саша в неизменной красной бабочке на белоснежной сорочке принес горячие бутерброды с кофе, уважительно расставил по столу, смахнул несуществующие крошки и, взглянув на бабочку клиента, трепетно поправил свою. Старик прошептал «Отче наш», перекрестил еду, приоткрыл портфель, извлек салфетки размером с наволочку, одну бросил на колени, вторую укрепил на груди.

– Простите, вынужден беречь последний

воскресный костюм: другой такой на мои нынешние доходы уж не потянуть. – Затем оттуда же достал и раскрыл кожаную коробочку с вензелем, выложив на стол серебряные вилку с ножом. – А это, чтобы дорогущие зубные протезы уберечь на всю оставшуюся... – И стал с хрустом отрезать от огромного бутерброда махонькие кусочки и, продолжая разговор, закидывать их в рот. – Так я продолжу. Знавал я одного господина довольно известного в питерских кругах. У нас в семидесятые годы существовала не только доморощенная э-зоо-терика, но доподлинная, переданная по наследству от прежних почтенных колдунов, спаси и сохрани от них. Этот господин Икс прошел адские круги буддийской инициации и стал практиковать магизм в натуре: заходил в любую сберкассу и брал нужную сумму денег, никогда не платил ни в ресторанах, ни в театрах, ни в авиа-кассах. Дамы-кассиры-официантки выполняли любую его прихоть, его самого не запоминали и покрывали недостачу из своего кармана. Так вот зашел он как-то ко мне домой, попили чайку, и решил дружок мне класс показать. Взошел на стену, погулял по настенному ковру, потом прошелся по потолку да и по другой вертикальной стене, как ни в чем не бывало, спустился на пол. Ну я конечно вежливо изумился. …А через некоторое время узнал, что мой Иксуша кончил весьма печально: вселился в него нечистый дух, забрали бедолагу в психушку, где он вскоре и скончался.

– Что-то я не пойму, – сказал Вася. – Вы сказали, что это он от буддизма так сомлел?

– Да, Василек. Думаешь, старый маразматик Собакин на самое гуманное учение напраслину возводит? Ведь это же, типа, гуманная этическая система, религия без Бога, интеллектуальная забава, ванильная услада одиноких дамочек. А Далай-Лама – милый, культурный, на десяти языках щебечет, мировую классику назубок знает, трупов животинушек не вкушает, собачек-кошек-коровок по холке гладит. Только вот, что я скажу, перекрестясь: добрейшая материнская улыбка Далай-Ламы наподобие карнавальной маски и по сей день скрывает кровавые языческие жертвоприношения с ритуальным убийством людей. Мало кто об этом знает, да еще меньше об этом пишут-говорят.

– Я нечто подобное читал у Юрия Воробьевского, – кивнул Борис. Там что-то было про сотрудничество буддистов с нацистами. Наци даже секретную экспедицию на Тибет посылали. Засняли там на кинокамеру человеческие жертвоприношения. А сейчас этот архив рассекретили.

– Видел я это фильм, – сказал я. – Его можно в интернете найти и посмотреть.

– Ну, видите, – приглушенно воскликнул Док, – правда она всегда наружу выходит. Юрочка – отважный парень, и судя по тому, какие факты он публикует и при этом жив-здоров, над его светлым челом – покров Божий. А вот вам, господа-товарищи-братва, история, которую приходилось рассказывать не раз по многочисленным просьбам коллег. Моим учителем был замечательный гуманитарий, германист, теоретик литературы, насельник «Башни» Вячеслава Иванова, приятель Блока. Назовем его Максимыч. На его похороны я прилетел с «Брюсовских чтений», где мне довелось делать доклад. Брюсов, как известно, был выдающимся оккультистом. О его проделках с Андреем Белым много сказано и написано. В семидесятых годах мне часто доводилось захаживать в музей-квартиру Брюсова. Захаживал туда и… Валерий Яковлевич. Музеем заведовала его вдова Жанна Матвеевна. Братья и сестры, господа рационалы и скептики, мир полон духов, и не всегда чистых… Помнится, спросил я машинопись воспоминаний Нины – прообраза Ренаты из «Огненного ангела». Спросил. А мне в ответ: нетушки, вчера Валерий Яковлевич заходили и взяли. Нет, мы уже тогда были ребятками смышлеными, подобными историями подкованными. И не надо ухмыляться!..

– А мы и не… – пытался сказать Борис, окидывая начальственным взором притихших застольщиков.

– Тем более, – удовлетворенно кивнул профессор Док. – Ну, взял покойник Брюсов собственную рукопись. Бывает. Но скоро вернул. Дело-то житейское. Ремизов в Париже Савинкова встретил спустя пять лет после его смерти. С кем не бывает! В Отделе рукописей Публички хранится изъятая глава из воспоминаний Остроумовой-Лебедевой, в которой она рассказывает, как к ней на питерскую квартиру заглянул Брюсов через пять годочков после своей смерти. Зашел, поболтали, чайком побаловались. Покойник явился не духом бестелесным, а во плоти: печенье кушал, чаем запивал. Супруг ейный, академик Лебедев, изобретатель синтетического каучука,

после такого чаепития в Бога истово уверовал.

– Неисповедимы пути Господни, – вздохнул Вася. – Не его одного страх перед мраком к свету привёл.

– Однако вернемся к погребению моего уважаемого учителя, который был лично знаком с Брюсовым и написал о нем книгу. Вдова покойного Максимыча попросила меня купить похоронные тапочки и погребальные пелены. Похоронили мы его в Комарове, рядом с его подругой Анной Андреевной. Прошло полгода. Я готовлюсь к экзамену в аспирантуру Пушкинского Дома в квартире родителей на знаменитой Гороховской. Дома один. И вдруг! Звонок в дверь. Приоткрыл дверь и в щелку посмотрел: Максимыч. Почему-то я не испугался. Впустил учителя, а сам на ноги его – глядь! На нем те самые тапки из кожзаменителя за трешник и тот же костюм за сорок целковых, которые я ему покупал для положения в гроб. Часа три мы с ним поговорили о его семье, о моих делах, о том, кто стал главредом нашего любимого журнала. Потом он попросил проводить его домой, и мы пошли по Гороховой. Его фигура отбрасывала тень. Зашли в магазин. Купили булки с компотом. Михалыч извинился за отсутствие денег и взялся отламывать и аккуратно есть булочку. Я подумал, что если бы это был сон или галлюцинация, я бы не чувствовал тяжести банки с компотом. На набережной Фонтанки я ключами открыл крышку банки и мы попили вишневого компотику. У парадной Максимыча мы остановились, дальше он просил не провожать. Я спросил, как там? Он ответил: холодно и солнца нет. Вот и всё. А через десять лет после смерти Мануйлова я встретил и его. К чему я это? А к тому, чтобы предостеречь вас, дорогие молодые друзья, от весьма опасных общений с духовным миром тьмы. Неполезно сие. Да-с.

А дома, пока я переобувался и размышлял, как бы жену помягче огорошить вестью о приезде американки, Даша, прямо с порога сообщила свою новость: приезжает тетка Шура «з миста Донэцьк, шо на Вкрайыни-ридний». И цель приезда одна-единственная: накормить меня, а то я «зовсим отошшал», ну и так, по мелочам: Дашу навестить, по магазинам походить, по ВДНХ прогуляться. Тут и я умудрился словечко вставить и рассказал о приезде американской девочки Веры.

– Вот видишь, – воскликнула Даша, – как всё хорошо складывается: моя тетка заодно и твою Верочку в норму приведет, по крайней мере откормит! У тетушки же… этой, как её… пассионарности на троих хватит.

И вот у нас в доме появились две дамы: одна украинская, другая американская.

Сначала-то вошла вся в тюках, узлах и чемоданах объемная тетя Шура в сопровождении Даши. Они обе не могли остановить смех, перебивая друг друга, непрестанно прыская, кое-как рассказали, как тетушка огласила сначала вокзал, потом метро звонкими воплями восхищения, удивления, а перед лентой эскалатора – страха: пока она решилась ступить на бегущую дорожку, сзади собралась приличная толпа народа, который возмущался затором, Даша изо всех сил толкала тетку, а та стояла с поднятой ногой и панически выла. Зато, когда решилась и встала-таки на ленту, её восторгам не было конца. Гостья по привычке пыталась со всеми поздороваться, особенно учтиво со стражами порядка и контролерами. В вагоне метро за двадцать минут всем соседям поведала основные вехи своей биографии и планы на будущее. Особенно Дашу развеселили теткины комментарии по поводу одежды и невыразительной комплекции жителей столицы, которые она рассыпала с громким смехом и не всегда тонким юмором.

А на следующий день пришла моя очередь встречать в Шереметьево американскую девочку. Я бы вряд ли сам узнал Веру, все-таки видел её мельком, да и за три года она выросла. Но тут ко мне подошел не по-нашему загорелый мужчина и по-нашему дернул за рукав:

– Андрей?

– Да…

– Паспорт есть?

– Есть…

– Распишитесь вот тут, что приняли девочку Веру с рук на руки.

Мужчина сунул мне бумагу с печатью, тщательно проверив мой паспорт. Я расписался.

– Всё. Теперь вы заботитесь о ней. Получите! – И откуда-то из-за спины выудил невзрачное существо, пугливо озирающееся на всё вокруг и на меня.

Я «получил» сумку, девочку, она вежливо вцепилась в моё плечо, и мы двинулись к такси. В машине пытался расспросить спутницу о житье-бытье, но ничего вразумительного в ответ не услышал: она тихо мычала, крутила головой, ойкала и с испугом рассматривала улицы, дома, людей, машины – будто в первый раз. Да, тут работы непочатый край, случай запущенный, полный анамнез! Но ничего, ничего…

Итак, привез домой худенькую, с одной-единственной сумкой, Веру, и …«они сошлись, вода и камень, стихи и проза, лёд и пламень!» Хотя лично мне, в отличие от Александра Сергеевича, эта парочка напоминала огромную оранжевую тыкву против смятого полиэтиленового пакета, выброшенного в мусорное ведро. Первое, что произнесла мощным басом потрясенная тётя Шура, увидев субтильную Веру и услышав тихое «дрась»: