Созерцатель
Шрифт:
– Така страшнэнька! Тош Бухэнвальд якысь! А ну, дивонька, мый ручки и зараз за стол йисты!
Вместо наискорейшего выполнения приказания, девочка прижалась ко мне своими косточками и, зарывшись в мою подмышку головой, испуганно икнула. Я что-то забубнил успокоительное про очень добрых и хлебосольных тетушек из Украины, которые больше всего на свете любят кормить чем-то весьма вкусненьким, а сам гладил трясущееся существо и пытался вытащить его из подмышки на свет Божий. Наконец, тетка решительно подошла, дернула девочку за тоненькую ручку, прижала к своей пышной груди и заворковала что-то невнятное, от чего девочка перестала трястись и позволила себя умыть, помыть руки и посадить за стол. После третьей ложки борща
В ходе трехстороннего допроса удалось выяснить следующее: девочка не вписалась в американский социум, над ней всласть поиздевались наглые аборигены, друзей не завела, поговорить было не с кем, родители заняты бизнесом и налаживанием нужных знакомств, няня понять её не пыталась, а только что-то внушала и требовала на своем малопонятном рычащем языке. Вера пыталась найти забвение на форумах интернета, но там к ней отнеслись почему-то с завистью свои и с пренебрежением чужие. Потом она играла в компьютерные игры, читала, смотрела телевизор, но ничего не унимало тоски, которая навязчиво предлагала решить, какой способ самоубийства выбрать – и тогда она совсем испугалась и запросилась домой, в Москву, хотя бы на месяц или даже на недельку.
В течение допроса тетя Шура поминутно вздыхала: «Така страшнэнька! Ой, я нэ можу!» но потом собралась с мыслями и задала точный и весьма важный, по её мнению, вопрос:
– А чого ты, Веронька, йила на Амэриканщини?
– В основном, пиццу и гамбургеры, – ответила девочка.
– А що цэ такэ?
– Вроде наших бутербродов, – пояснил я.
– От, убивци! Такой отравой дытя кормыты!
Даша тоже задала свой вопрос:
– Верочка, а друзья в Москве у тебя остались?
– Была одна девочка, как говорил папа, «из нашего круга», но как я рассказала ей про Лос-Анжелес, послала фотки дома с бассейном, так она почему-то на меня обиделась и перестала отвечать на письма и звонить.
– А ты не против познакомиться с детьми «не вашего круга»?
– Конечно, тетя Даша! Хочу!
Странное дело, на Веру снизошла какая-то неявная радость, лицо осветилось, и из затравленного зверька она стала превращаться в нормального ребенка.
И тут в прихожей раздался звонок. Я открыл дверь. На лестничной площадке стояли Борис и Фархад, смущенные и серьезные. Они сели за стол, на который восточный мужчина положил гору своих знаменитых чебуреков. Тетя Шура брезгливо откусила кусочек, потом другой, заурчала, одобрительно кивнула головой и попросила дать ей рецепт.
– Вот, – сказал веско Борис, указывая перстом на Фархада, – брат наш возлюбленный решил креститься.
– А ты не боишься, Фархад, осуждения соплеменников, – спросил я. – Ведь может случиться, что они не просто выгонят тебя из своей среды, а могут – прости – убить.
– Да, я знаю, – кивнул Фархад. – В «Сравнительном богословии» прочитал, что признак истинной Церкви – это гонения. Кое-что узнал о мучениях, которые устраивали мои прародители христианам. Но в этом случае, мне приходится выбирать между страхом Божиим и страхом перед людьми. И еще я, когда читал книгу, постоянно испытывал стыд за жестокость моего народа. Думаю, мне надо как-то оправдаться и по возможности искупить грехи рода. Иного пути я не вижу.
– Знаешь, Фархад, – сказал Борис, – уверен, тебе нельзя будет после крещения жить в Баку, ни тебе ни твоей семье. Если позволишь, я помогу вам устроиться здесь, в Москве. Все-таки тут, в многомиллионной толпе, легче скрыться, затеряться. Да и защитить твою семью нам будет проще. У меня есть такая возможность.
– Спасибо, брат, – ответил Фархад, – только вот, что я успел понять: если Бог меня защитит,
– Ну, что ж, дорогой Фархад, – сказал я, поднимаясь из-за стола, – поздравляю тебя с самым важным решением твоей жизни! Обещаю помогать тебе и твоей семье в меру своих сил. Поздравляю!
А в ближайшую субботу после поста и серьезной подготовки мы с Борисом повели Фархада, Верочку и тетю Шуру в наш храм. Фархад крестился, Вера с тетей Шурой впервые исповедовались, а в воскресенье мы все вместе причастились. Конечно, отметили такое торжество праздничной трапезой. За столом я смотрел на Фархада и видел, как сквозь великую светлую радость нет-нет, да мелькнет на его смуглом лице нечто такое – решительное и смиренное, что уже принадлежало не земному, но вечному: готовность к мученичеству ради Христа, готовность пройти весь положенный ему Спасителем путь, до последнего шага, до последнего вздоха… Наверное, нечто подобное сияло на лицах первых христиан, которые шли на мучения с радостным пением, без сомнений и страха, видя каким-то сокровенным зрением разверстые небеса и Господа, протягивающего руки детям Своим.
Тетя Шура даже присмирела и тихо улыбалась всем и каждому, подкладывая в тарелки что-то очень вкусное, но эта еда уже не довлела, не казалась чем-то главным, наши взгляды порхали выше стола, на уровне глаз и сердец, потому что в душе сиял огонёк, такой светлый и тихий, такой робкий и хрупкий, и его изо всех сил хотелось сохранить.
Тетя Шура с уважением посматривала на Фархада и с обожанием – на Верочку, которая сияла, как новенький золотой империал. И никто уже ни в тот день, ни позже не сказал о девочке: «така страшнэнька», потому что Верочка стала очень и очень красивой и, пожалуй, счастливой. Она, вся пронизанная светлой радостью, звонила папе в Америку, благодарила его за эту поездку. Она согласилась ехать с Дашей в Кучино, где её уже ожидали друзья, ребята «не из её круга», но хорошие добрые мальчики и девочки, готовые дружить и делиться с приезжей девочкой своей простой чистой любовью, столь естественной для детей, которых с младенчества каждое воскресенье водили в храм и причащали Святых тайн.
Будем как дети
– Дядя Андрей, смотри, смотри: коровка с телёночком, – раздался утихающий голосок снизу.
Пока я откладывал книгу, пристраивал очки на сетчатой полке, грузно переваливался на живот на верхней узкой полке и свешивался вниз, источник голоса иссяк. Девочка Аня заснула прямо на столике, склонив кудрявую головку на руку с вытянутым в сторону окна указательным пальчиком. На всякий случай, я все же взглянул в окно, но там законное место коровок на лугу заняли облупленные панельные дома, грязные автомобили, почерневшие сараи, кирпичные магазины времен Хрущева и стеклянные новостройки с нахальными названиями, вроде «Минигипермаркет «Вавилон»», «Торговый центр «В раю»».
Мне все-таки пришлось спуститься вниз и уложить девочку «валетом» с другой малышкой по имени Света – не спать же ребенку на столике. Анечка обмякла, как большой плюшевый заяц, но стоило её пушистой головке занять место на тощей железнодорожной подушке, она открыла на миг глазенки, благодарно сверкнула из-под длинных ресниц и, вытянув губки трубочкой, уютно засопела. Так же мирно спали все остальные жители купе: Даша с Сашулей и Верочка на верхней полке. Видимо, переволновались и устали.
Меня же, как всегда в дороге, монотонный перестук колёс втянул в омут воспоминаний и размышлений. На этот раз пришлось разрабатывать тему, обозначенную словами Спасителя: Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное (Мф.18,3). Как часто бывает, эти слова я читал не раз, но пришло время, и вот именно сейчас они захватили меня.