Сожжение
Шрифт:
Отчасти и поэтому тоже приходится терпеть, смирять себя… Но не только поэтому, а ещё исходя из того, что самоконтроль есть высшее удовольствие в жизни. Как спортсмен находит своеобразное блаженство в тренировках изнуряющих, но дающих в итоге полный контроль над собственным телом, над увеличенной силой мышц, – так и монашествующий, умерщвляя себя постами, бдениями и молитвой, добивается одновременно самоконтроля и увеличения всех возможностей духа. Увы, при этом растут и греховные желания, которые, пожалуй, даже превосходят желания обычных городских импотентов, – но увеличиваются и возможности духа весьма праведные и уже «чисто
«Многое может молитва праведника…» А что такое президент по сравнению с праведником? Букашка.
В меру твоей праведности тебе даётся и сила влияния на других людей; но для усиления праведности – увы – приходится преодолевать всё усиливающиеся искушения.
Его работа осведомителя тоже была сильнейшим искушением, поскольку так называемые спецслужбы – отец Алексий всё лучше это понимал – состоят из людей какого-то пограничного типа: нельзя сказать, чтобы извращенцев и извращенок, но близко к этому.
Как монаху, ему был практически закрыт путь обычного флирта: пригласить девушку в ресторан, и так далее, – но тем сильнее искушали некоторые воцерковлённые дамочки, которые – Алексий чувствовал – одной ногой (так же, как и он) стоят в праведности, а другой – в грехе.
Как бы там ни было, лишняя выплата от полковника Корчаева – пусть это будут деньги нерегулярные и даже не гарантированные – ему отнюдь не помешала бы. И он был очень рад, что дела службы занесли его на Литейный, 3, и что он, так сказать, взял подряд на информирование о сериале «Троцкий». Вот только как ему-то получше узнать о сериале? И где? Только всё в той же СПбДА.
Но туда он сегодня решил не возвращаться. Из Тихвинского монастыря он отпросился на два дня и утром уже был в СПбДА, – ведь он хлопотал о поступлении в аспирантуру на будущий год, – а теперь, после дел на Литейном, 3, он поспешил в Металлострой, где подвизался в тюремном служении его однокашник отец Георгий.
***
Отцу Алексию, как и отцу Георгию, перевалило за тридцать, а это значило, что пора было принимать какие-то поворотные для жизни решения.
После Петербургской семинарии Господь сподобил Серёжу Иевлева получить постриг, а также направление в Тихвинский мужской монастырь, в штате которого он и состоял уже восемь лет.
Постриг в монахи происходит по-разному. Есть путь, которым шли Сергий Радонежский и Серафим Саровский, и многие тысячи других юношей из богатых или, во всяком случае, не последних семейств. Сергий Радонежский происходил из боярского рода, Серафим Саровский – из купеческого. В миру они играли бы видную роль, но ушли в монахи, и, если бы такого послушника поставили безвыходно на тяжёлую монастырскую физическую работу, то он бы из обители сбежал или сошёл бы с ума. Но спасала мудрость церковных начальников. Да, конечно, и Сергию, и Серафиму дали и пострадать, и умалить себя, и помучаться в лесу на комарах, и покопаться в огороде, а всё-таки их подняли к большим делам и к церковной политике. На Западе похожая судьба была у Святого Бенедикта, чьи родители принадлежали к верхнему слою Римской империи, а сам он стал одним из вождей нарождающегося католичества – создателем Ордена Бенедиктинцев.
Это
Конечно, Сергей догадывался, что выдвиженцев возвышают не «просто так», а через «продажу дьяволу души», то есть через подписку о сотрудничестве с органами. И он был на это готов, и это случилось; вот только вместо взлёта в Москву или хотя бы в епархиальный отдел Петербургской митрополии его отправили в глухой городишко Тихвин на востоке Ленинградской области. Там, правда, в монастыре собирала толпы потемневшая старинная икона Тихвинской Божьей матери, но всё-таки – после Петербурга – уж слишком захолустно!
И отец Алексий хватался за любую возможность побывать в Питере.
***
С другой стороны, в первый же год жизни в Тихвине Алексия очаровал, поразил, да что там – сбил с ног волной красоты Тихвинский монастырь, основанный ещё при Иване Грозном. Белые крепостные стены с узкими бойницами, с большой надвратной башней, в которой торговали теперь монастырским квасом и сдобой, – всё, конечно, пришло в запустение, но, стоило выкосить разок полянку возле этих стен с их выступающими из-под осыпавшейся штукатурки древними кирпичами, стоило поймать взглядом куст бузины с её резными тёмными листьями и ярко-красными ягодами на фоне белого крепостного контрфорса, стоило прислушаться к шуму июльского ветра в вершинах громадных клёнов и лип, и прочих деревьев в парке перед монастырём, с его мощёнными камнем дорожками… И всё: как говорится, ты «поплыл». Ни уходить, ни уезжать отсюда не хотелось.
Удивительно было, как христианство делает любую местность похожей на средневековую Европу! Конечно, географически Тихвин – и есть Европа, но в современной жизни отличия велики, а услышь-ка звон колоколов там, наверху, на стальных балках, вделанных в белёную кирпичную кладку, подними голову и взгляни на древние арки (а иногда и опусти голову, чтобы не удариться лбом о низкую притолоку), посмотри на булыжник монастырского двора, на то, как женщины насадили розы и прочие цветы – вертоград земной – перед храмом, – и ты перестанешь понимать, где ты, в Авиньоне, Лейпциге или Тихвине. И река Тихвинка с её кустами ивы и жёлтыми кувшинками покажется Луарой, Сеной или верхним Рейном.
В общем, жить бы там и жить, спасаться вдали от мира, – но душу-то спасать и не давали! Не было ни уединения, ни настоящего – великого – безмолвия, а были мелкие дрязги… Да теперь уже и не мелкие, усилившиеся с назначением нового наместника, молодого епископа Мефодия, привёзшего с собой в Тихвин небольшую, но сплочённую команду. Главным в ней, пожалуй, был Стронский Иван Вилович, одно только отчество которого верующего человека могло ужаснуть. «Вилович» – это значит, отца его в своё время назвали «Вилом», по инициалам вождя: «Владимир Ильич Ленин», «В.И.Л.».