Спариться с бывшей
Шрифт:
В такие моменты я скучаю по системе общественного транспорта Бостона, чего никогда не было, пока я не переехала сюда. Гребаные горы. Фу, вот почему Шон всегда жаловался на то, что нам негде хорошо прогуляться, когда мы были вместе, потому что он привык бродить по настоящим гребаным горам.
Спокойно, гораздо больше подобных мелочей начинают приобретать смысл.
Я переваливаю через холм и смотрю на часы. Восемь сорок пять. Возможно, было бы быстрее просто позвонить ему, если бы я не заблокировала его номер и не удалила всю его контактную информацию с телефона
Вечер подкрадывается к краю горизонта. Это одна из тех летних ночей, которые перетекают в день, когда можно не ложиться спать вообще.
Я оглядываюсь вокруг и узнаю большую часть Мистик Фоллс. Большие камни беспорядочно выступали из ландшафта, низкие, каменные стены, через которые можно было легко перешагнуть, пересекают поля. Вдоль извилистой горной дороги изредка встречаются здания, большинство из которых с годами обветшали: краска облупилась, а дерево сгнило. Даже прочные каменные стены нуждаются в ремонте. Я нахожу контуры пивоварни на небольшом расстоянии от главной магистрали, с одной стороны — высокий завод с кирпичными стенами, с другой — отремонтированные стеклянные стены офисов и уличные столики, резко выделяющиеся на фоне пейзажа, единственное относительно новое сооружение в поле зрения.
А потом, дальше по дороге, знакомый наклон плеч, выцветшая футболка с группой на спине, которую я, помнится, несколько раз надевала в постель.
— Шон!. — я кричу, возможно, не так громко, как следовало бы, чтобы привлечь его внимание. Даже на таком расстоянии он оборачивается, и я вижу, как выражение его лица меняется на встревоженное, как только он замечает меня.
Он переводит взгляд с меня на пивоварню и через мгновение решает срезать путь через одно из полей, чтобы встретиться со мной. Туман низко нависает над землей, и я, наконец, оказываюсь достаточно близко к нему, когда он перешагивает через одну из этих извилистых каменных стен.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает он, глядя на небо и призрачную, почти невидимую луну, поднимающуюся все выше над головой.
— Ищу тебя.
— Да, но… — он еще раз оглядывается на небо, как будто боится, что оно обрушится на него. Затем внимательно смотрит на меня, мускул на его челюсти напрягается.
Последние десять или около того футов, разделяющих нас, кажутся такими, будто их с таким же успехом может быть еще сотня, когда он, наконец, вздыхает и качает головой. Он еще раз оглядывается через плечо, а затем садится у стены.
— Ты уже знаешь.
У меня мгновенно перехватывает горло. Я не хотела поднимать эту тему так, чтобы он просто бросил правду к моим ногам, как будто она даже не стоила того, чтобы произносить ее вслух.
Нет, я решила подавить любое чувство вины, которое испытываю из-за того, что не сказала ему, что видела, как он превращался из одной формы в другую. У него были годы, чтобы сказать мне это самому. Это было похоже не на предательство, а на пустоту между нами, жестокую пропасть, которая существовала между нашими сердцами, шепот
— Ты уже знала в бутике, — он засовывает руки поглубже в карманы, его рот сжат в жесткую линию. — И как долго ты собиралась просто бродить поблизости? Элиза, если ты знаешь, тогда… Боже, что, если я причиню тебе боль?
— Я не думаю, что ты бы это сделал.
Он стонет и откидывается назад, поднимая руки, чтобы потереть лицо. Он умоляюще смотрит на чистое, бледно-голубое небо.
— Ты не понимаешь. Я не в себе, когда я… У меня нет способности рационализировать и контролировать себя так же хорошо, как когда я человек.
Я ощетиниваюсь, не в силах скрыть это в тоне, когда говорю:
— Ну, если я не понимаю, очевидно, для этого есть причина. Ты мне ничего не рассказал!
Он даже не смотрит мне в глаза.
— Я всегда хотел сказать тебе, правда.
— Когда? Когда ты собирался мне сказать? Восемь лет назад?
— Я хотел сказать тебе… Мне нужно было сказать тебе. Но правду было труднее выразить, чем я думал, — говорит он, и я понимаю это и сочувствую.
Этого определенно не было на моем бинго причин, по которым наши отношения рухнули; Я не знаю, поверила бы я ему, если бы он просто сказал мне, как бы я отреагировала, если бы он попытался показать мне.
— Я боялся, что ты бросишь меня, если узнаешь. Даже несмотря на то, что это было неизбежно, что незнание в конечном итоге оттолкнуло тебя, — говорит Шон. — И я не мог заставить себя отпустить тебя. Я всегда знал, что ты слишком хороша для меня. И когда все между нами разваливалось, я продолжал убеждать себя, что если бы я мог просто удержать нас вместе, мы бы пережили это и были бы счастливы. Но это было несправедливо по отношению к тебе, и… Прости. Я хотел бы покончить со всем до того, как дошло до этого.
Я понимаю, как он, должно быть, думал, что сможет сделать счастливыми и меня, и свою семью.
— Черт возьми, Элиза. Я бы сказал тебе, если бы знал как, — говорит он хриплым от эмоций голосом. Он качает головой и сглатывает. — Я до сих пор не знаю, честно. Может быть, это не имеет значения, мы все равно попрощаемся после свадьбы.
Он делает глубокий вдох, снова смотрит на небо, как будто следит за часами, хотя еще не настолько торопится уходить. Я не знаю, доверять ли ему. Он всегда был человеком, который опаздывает из-за того, что выходит из дома с десятиминутным опозданием.
Он чешет подбородок, глядя в небо, а не на меня.
— Чем ближе полнолуние, тем труднее контролировать себя. Это проклятие моей семьи. И, насколько я знаю, я становлюсь таким же диким, как моя тетя. Я уже причинил всем боль своим возвращением. Тебе больше не следует выходить на улицу по вечерам.
— Ты никогда не причинял мне боли, когда мы были в лесу… — начинаю говорить я, но останавливаю себя. Я вроде как предполагала, что сны были чем-то большим, чем просто сны. Как будто они были явно о нем, даже если я сначала не узнала его в них.