Спартак(Роман)
Шрифт:
— Вариния? — тихо спросил Гракх.
— Зачем вы их уничтожили? — спросила Елена.
— Могли ли мы оставить эти памятники стоящими? — возразил Гракх. — Могли ли мы оставить их там, чтобы все указывали и говорили, — Вот что сделали рабы?
— Рим достаточно силен, чтобы позволить себе оставить их — да, и указывать на них — заявила Елена.
— Хорошо сказано! — заметил Цицерон, но Красс подумал о том, как это было тогда, когда десять тысяч его лучших солдат лежат на кровавом поле, а рабы как разъяренный лев, который только раздражен, но едва ранен.
— Как выглядела скульптура Варинии? — спросил Гракх, пытаясь заставить вопрос казаться настолько случайным насколько возможно.
— Я не знаю, смог ли я хорошенько ее запомнить, вы бы приняли ее за Германскую или Галльскую женщину, длинные волосы, свободная одежда и все такое. Волосы в косах и переплетены так, как это делают Германцы и Галлы. Хороший бюст — прекрасная, сильная женская фигура, как у некоторых из тех Германских девок, которых вы видите сегодня на рынке,
— И ты ее тоже уничтожил! — заявила Елена.
Красс кивнул. Он не был легко уязвимым человеком. — Дорогая моя, — сказал он Елене, — Я солдат и выполнял указания Сената. Вы услышите, скажут, что Рабская Война — это мелочь. Вполне естественно, что такая точка зрения должна быть принята, так как она мало помогает Риму рассказать миру, какую работу нам пришлось здесь провести с некоторыми рабами. Но здесь, на этой милой террасе у дома моего дорогого и хорошего друга, Антония Гая, в нашей компании, мы можем обходиться без легенд. Никто никогда не приближался к уничтожению Рима так близко, как Спартак. Никто так сильно не ранил его. Я не хочу преувеличивать свой собственный случай. Пусть Помпей станет героем, и мало чести в подавлении рабов. Но истина остается, и если знаки наказания неприятны, подумайте, как я себя чувствовал, когда увидел землю, покрытую ковром из лучших войск Рима. Поэтому я не уклонился от уничтожения какого-то резного камня, сделанного рабами. Напротив, я нашел в этом определенное удовлетворение. Мы самым тщательным образом уничтожили изображения и раздробили их в щебень, чтобы не осталось следов. Мы уничтожили Спартака и его армии. Таким образом, мы со временем и неизбежно уничтожим саму память о том, что он сделал и как он это сделал. Я довольно простой человек и не особенно умный, но я знаю это. Порядок вещей в том, что некоторые должны править, а некоторые должны служить. Так распорядились боги. Так и будет. Это было качеством Красса, он мог вызвать страсть, не будучи даже в малейшей степени одержимым страстью. Его прекрасные, сильные боевые качества, подчеркивали то, что он сказал. Он был таким и настолько бронзовым ястребом Республики!
Гракх наблюдал за ним из-под опущенных век. Сидевший Гракх наблюдал за каждым из них, тонколицым, хищным Цицероном, молодым хулиганом, Гаем, молчаливой Еленой, страдающей и несколько нелепой Юлией, Клавдией, гладкой и удовлетворенной, Антонием Гаем и Крассом — за ними всеми, он видел, и он слушал, и он снова подумал о приходе Сенатского Комитета, после его ухода. Это было началом, конечно, когда были посланы шесть когорт. И начало было бы забыто, и конец тоже, как сказал Красс. Разве что — как бы то ни было, конец еще впереди.
IV
Вначале, решением Сената было отправить шесть Городских Когорт в Капую, дабы немедленно подавить восстание рабов. Это решение, вызвало возражение Гракха, и которое было, в какой-то мере, доведено до конца, чтобы научить его смирению. В свете последующих событий, вопрос о смирении отозвался в Гракхе с определенным горьким удовлетворением.
Каждая Городская Когорта состояла из пятисот шестидесяти солдат, которые были вооружены, как средний легионер, только лучше и дороже. Город был хорошим местом для жизни. Легионы уходили на край земли, и достаточно часто не возвращались, но находили свои могилы на чужбине и достаточно часто они возвращались через пять, десять или пятнадцать лет спустя. Легионы маршировали весь день на скудной еде, потели и работали, строили дороги и города в пустыне, и иногда великие города становились единственной памятью о них. Городские Когорты жили припеваючи, для них не было конца девочкам, вину и игрищам. Даже обычный солдат в Городской Когорте был политической фигурой, и денежная струйка всегда щекотала его ладонь. У многих из этих людей были хорошие квартиры в городе, и некоторые из них содержали целых шесть рабынь. Рассказывали историю об одном городском солдате, который содержал четырнадцать наложниц в большой квартире в Риме и сделал рентабельный бизнес из воспитания детей в возрасте до шести лет, а затем продажи их на публичном рынке. Ходило много подобных историй.
Солдаты носили красивую форму. Всеми Когортами командовали молодые люди из хороших семей, делавшие карьеру в армии, но желавшие делать свою карьеру в нескольких минутах ходьбы от театра, арены и лучших ресторанов. Половина из них были друзьями Гая, и раз или два он даже сам подумывал о том, чтобы получить такое назначение, но отказался от этой идеи, поскольку не имел необходимых талантов. Но такого рода командование, а также тот факт, что когорты были призваны выполнять парадные церемонии почти в каждом публичном торжестве, привело к естественному соперничеству среди молодых джентльменов, дабы возглавить контингент с лучшей униформой. В городе, грязные, потные, кожаные штаны легионера были заменены на штаны из мягкой и красиво окрашенной замши. Каждый регимент имел свои цвета, и, как правило, получал привилегию
Не то, чтобы они плохо обучались. В этот период, учения у когорт проходили ежедневно. Они тренировались, как правило, рано утром, в районе Большого Цирка, который тогда был открытым ипподромом в местечке Долина Мурции, и было приятно наблюдать их марширующими, под музыку сотни флейт. В любое утро, холмы вокруг цирка были усеяны Римской детворой, которая с восторгом и завистью смотрела военизированное зрелище.
Но дело в том, что когорты не были легионами, одно дело, подавить толпу отчаявшихся и голодных безработных или сражаться из-за политических споров на узких городских улицах, и совсем другое — идти против Испанцев или Галлов, или Германцев, или Фракийцев, или Евреев, или Африканцев. Но это было не более чем восстание горстки рабов и несмотря на все их недостатки, шесть Городских Когорт включали более трех с половиной тысяч Римских солдат. Даже Гракх соглашался, отчасти. Он не спорил, принципиально, поскольку хотел бы видеть, что когорты уходят дальше, чем один дневной переход от городских стен. Но всего было двадцать семь когорт, и даже Гракх признал, что они могут делать то, что должно. Его оппозиция проистекала из глубокого страха перед этими политическими региментами, состоявшими не из крестьянских солдат, но из городских, родившихся и выросших здесь, безработных, бессовестных, коррумпированных Римских паразитов, брошенных и безнадежных, которые прожили свою жизнь среди массы рабов, на которых покоилось общество, и горстка вышестоящих правителей. Они превосходили численность трудящихся Рима, истощающееся ядро ремесленников и лавочников. Они проводили свои дни на улицах или на арене; они жили на свое пособие, играли в азартные игры и ставили на гонках, продавали свои голоса на каждых выборах и душили своих новорожденных детей, чтобы избежать ответственности за их воспитание, часами просиживали в банях и жили в грязных маленьких квартирах в возвышающихся многоквартирных домах — и из них набрали Городские когорты.
Шесть когорт, выступили на рассвете, на следующий день после принятия решения Сенатом. Командование ими было поручено молодому сенатору, Варинию Глабру, которому был вручен жезл легата и он отправился в качестве непосредственного представителя Сената. В Риме не было недостатка в мужчинах более старшего возраста с многолетним военным опытом; но Рим разрушался в течение многих лет внутренней борьбой за власть, и Сенат чрезвычайно осторожно относился к предоставлению военной мощи в руки любого вне их сообщества. Вариний Глабр был тщеславным, довольно глупым, и политически благонадежным.
В то время ему было тридцать девять лет, и благодаря матери, у него имелись прекрасные семейные связи. Он не был чрезмерно честолюбив, и он и его семья приветствовали назначение как возможность приобретения значительной славы без какой-либо неопределенности. Выбирая его, Сенатское большинство усиливало свои позиции целым отрядом патрициев. Офицеры, подчиненные ему, будут делать то, что должно быть сделано военным путем; что касается командования, ему было дано несколько решений, ему были даны тщательные и четкие инструкции. Он должен был вести своих людей в Капую в полевом темпе, что означало днем. Все это расстояние следовало двигаться по Аппиевой дороге, что означало, что фургоны позаботятся о еде и воде, которые обычный легионер должен был тащить на своей спине. Ему предстояло расположить бивак со своими людьми за стенами Капуи, и не тратить более одного дня в этом городе, получить сведения о ходе рабского восстания и составить план его подавления. После этого он должен был рапортовать о своем плане Сенату, но приступить к его выполнению, не дожидаясь подтверждения. Он должен был иметь дело с рабами, как считал нужным, но должен был приложить все усилия, чтобы захватить лидеров восстания и вернуть их и в как можно большем количестве в Рим, для публичного разбирательства и наказания. Если Совет в Капуе потребует знаков наказания, он получил право распять десять рабов за пределами Капуи, — но только если это число меньше половины взятых в плен. По прямому указанию Сената все имущественные права на рабов аннулировались Сенатом, и Вариний получил указание, чтобы никакие требования к ним не соблюдались, хотя предписания по последующим искам могут быть приняты и переданы Комитету по Искам.
Это происходило до того, как в Риме появились известия о том, кто возглавил восстание. Имя Спартака еще не было известно, и не было ясно понято, как произошло восстание в школе Батиата. Городские Когорты собрались для парада на рассвете, но вышла некоторая задержка из-за спора среди офицеров, о порядке построении когорт. Солнце уже взошло, когда они начали марш. Бравурная военная музыка их барабанов и флейт разносилась по всему городу, и когда они достигли ворот, собралась толпа, чтобы увидеть, как они идут.