Спартак
Шрифт:
– Конечно они услышат, бросятся на нас, и мы погибнем - Ты прав, клянусь Юпитером!., это начинает меня беспокоить. Оба каппадокийца замолчали, погрузившись в тяжелые размышления. Вдруг среди шелеста листьев, вызванного ветром, они очень ясно услыхали шум шагов между кустарниками.
– Кто там?
– опросил приглушенным голосом Аскубари, вынимая из ножен меч.
– Кто там?
– повторил Эрцидан, подражая своему товарищу.
– Молчите!
– произнес женский голос.
– Это я... Эвтибида... Я обхожу окрестности... Не заботьтесь о том, что происходит позади
– И гречанка скрылась в кустарниках.
Аскубари и Эрцидан долго молчали; наконец первый сказал очень тихо, обращаясь ко второму:
– Эрцидан!
– Ну!
– Надо сообразить, как нам выйти с честью из этого дела, чтобы сохранить в целости свои шкуры.
– Очень хорошо! И ты нашел способ?
– Кажется.
– Ну-ка - Когда маленькая амазонка приблизится, ты и я тихонько возьмем наши луки и в двенадцати или пятнадцати шагах пустим в нее две хороших стрелы, одну - в шею, другую - в сердце... Я ручаюсь, что она тогда не будет в состоянии кричать. Что ты скажешь?
– Браво, Аскубари Это недурно.
А той, другой, мы скажем, что она попыталась сопротивляться.
– Превосходно!
– Так решено? Решено.
И оба каппадокийца, приготовив луки, стояли неподвижно и молча, прислушиваясь к малейшему шуму.
Между тем Эвтибида в беспокойстве блуждала вокруг и в страстном нетерпении ожидала наступления рассвета Часы казались ей вечностью. Много раз доходила она до конца рощи, чуть не к самому аванпосту гладиаторов, и возвращалась обратно Наконец она заметила, что сирокко, бушевавший всю ночь, понемногу совершенно затих. Поглядев на край горизонта, на вершины Апеннинских гор, и заметив, что сгустившиеся там тучи начали слабо окрашиваться в бледно-оранжевый цвет, она глубоко удовлетворенно вздохнула, поняв, что это были первые признак'> рассвета.
Тогда она еще раз прошла на дорогу, ведущую к вилле, и осторожно двинулась к аванпосту. Но едва она сделала двести шагов, как приглушенный, грозный голос остановил ее словами:
– Кто там?
Это был патруль гладиаторов, который вышел до рассвета из аванпоста осмотреть окрестности.
Эвтибида не ответила ничего. Повернувшись спиной к патрулю она быстро побежала в сторону рощи.
Патруль, не получив ответа, погнался за нею Очень скоро бегущая и преследователи приблизились к роще, на краю которой с натянутыми луками стояли, спрятавшись, оба каппадокийца.
– Слышишь шум шагов - спросил Аскубари у Эрцидана.
– - Слышу.
– Так будь готов - Я готов.
Первые проблески зари начали рассеивать густой ночной мрак, и поэтому оба раба могли заметить маленького воина, быстро к ним приближавшегося, не различая, однако, его лица.
– Это она...
– сказал едва внятным голосом Аскубари своему товарищу.
– Да , на ней панцирная туника.., шлем.., и она такого маленького роста, что несомненно, это - женщина.
– Это она.., это она...
И оба каппадокийца, прицелившись, одновременно спустили тетиву луков. Две стрелы полетели со свистом: одна вонзилась в шею, а другая, пробив серебряный панцирь, в грудь... Эвтибиды. Раздался долгий,
Громкий голос воскликнул:
– К оружию!
Оба каппадокийца стремглав побежали по направлению к римскому лагерю, а патруль - декан и четыре гладиатора остановились у тела Эвтибиды, которая глухо стонала, отчаянно хрипела, но не могла выговорить ни слова.
Гладиаторы, положив Эвтибиду на краю дороги и прислонив ее спиной к стволу дуба, сняли с ее головы шлем. Увидев распустившиеся по плечам умирающей рыжие густые волосы, они воскликнули в один голос:
– Женщина!
Наклонившись, чтобы разглядеть ее лицо, уже все покрытое предсмертной бледностью, они сейчас же узнали ее и воскликнули разом:
– Эвтибида!..
В эту минуту к дубу подошла манипула гладиаторов и окружила раненую.
– Раз она ранена, значит кто-то должен был ее ранить, - сказал центурион, командовавший солдатами.
– Пусть пятьдесят человек поймают убийц, которые не могли уйти далеко.
Пятьдесят гладиаторов побежали к храму Геркулеса Оливария. Остальные, окружив умирающую, стояли с мрачными лицами и в глубоком молчании смотрели на агонию этой несчастной, причинившей им столько бед.
– Эвтибида! Проклятая предательница!
– воскликнул после некоторого молчания суровым голосом центурион.
– Что ты здесь делала в этот час?.. Кто тебя ранил? Я ничего не понимаю.., но чую с твоей стороны какой-то новый злодейский замысел, жертвой которого случайно стала ты сама.
Из посиневших губ Эвтибиды вырвался мучительный стон, и она сделала руками знак гладиаторам, чтобы они ушли от нее.
– Нет!
– закричал центурион, грозя ей рукой.
– Ты своим предательством погубила тридцать тысяч наших братьев.., и напоминая тебе о твоих преступлениях, усиливая твои предсмертные муки, мы топим умилостивить их неотмщенные тени.
Эвтибида склонила голову на грудь, и если бы не тяжелые, прерывистые стоны ее, можно было подумать, что она уже умерла.
В это время пятьдесят гладиаторов, посланных вдогонку за каппадокийцами, вернулись назад, ведя за собой Эрцидана, который, будучи ранен стрелой в ляжку, упал и был взят в плен.
Каппадокиец рассказал все, что ему было известно, и тогда гладиаторы поняли происшедшее.
– Что тут случилось?
– спросил в эту минуту женский голос. Это была Мирца. Она шла к храму Геркулеса.
– Стрелы, которые эта гнусная Эвтибида приготовила для тебя и которые должны были в этот момент тебя поразить, благодаря вмешательству Геркулеса, пронзили ее, - ответил центурион, уступая Мирце дорогу, чтобы она могла войти в круг, образованный гладиаторами.
Услыхав голос Мирцы, Эвтибида подняла голову и устремила на нее сверкающие ненавистью и отчаянием глаза. Искривив губы, как бы желая произнести какие-то слова, и протягивая руки с растопыренными пальцами, словно намереваясь схватить Мирцу, она с величайшим усилием бросилась всем телом вперед, затем, испустив последний стон, закрыла глаза, ударилась головой о ствол дерева и бездыханной упала на землю.