Спартак

Джованьоли Рафаэлло

Красе не мог отделаться от чувства глубокого восхищения, которым он против своей воли был охвачен при виде этого человека.

Первым прервал молчание Спартак - Скажи, Красе, не кажется ли тебе, что эта война затянулась слишком долго?

Римлянин минуту поколебался, потом сказал:

– Затянулась, и очень.

– Тебе не кажется, что мы могли бы положить ей конец?
– спросил снова гладиатор.

Желтовато-серые глаза Красса, наполовину прикрытые веками, оживились, метнув луч света, и он сейчас же ответил:

–

Но каким образом?

– Заключив мир.

– Мир?
– с изумлением воскликнул Красе.

– А почему нет?

– Но.., потому что.., каким образом можно было бы заключите этот мир?

– Клянусь Геркулесом!.. Как заключается всегда мир между двумя воюющими сторонами.

– Да?!
– воскликнул Красе с иронической улыбкой.
– Как заключают мир с Ганнибалом, с Антиохом, с Митридатом...

– А почему нет?
– спросил с тонкой иронией в голосе Спартак.

– Потому что...
– отвечал с презрением и в то же время со смущением предводитель римлян, - потому что.., разве вы воюющая сторона?

– Мы - союз многих народов, воюющих против римской тирании.

– Клянусь Марсом Мстителем!
– иронически воскликнул Красе, заложив левую руку за золотую перевязь.
– А я-то думал, что вы - наглая толпа презренных рабов, взбунтовавшихся против своего законного господина.

– Да, но с одной только поправкой, - ответил спокойно Спартак, - мы не презренные, нет! Мы - рабы вашего несправедливого и незаконного самоуправства, но не презренные. Относительно законности вашего права над нами лучше мы не будем говорить.

– Словом, - сказал Красе, - ты хотел бы заключить мир с Римом', как если бы ты был Ганнибал или Митридат? Какие провинции ты хочешь? Сколько требуешь за военные издержки?

Искра негодования блеснула в глазах Спартака, и кто знает, что ответил бы он Крассу, если бы не спохватился во-время. Приложив левую руку к губам, как бы заткнув себе рот, проведя правой несколько раз по лбу, он ответил:

– Я пришел не спорить с тобой, не оскорблять тебя и не выслушивать твои оскорбления.

– А не кажется тебе оскорбительным для величия римского народа предложение заключить мир с восставшими рабами и гладиаторами? Надобно родиться не на берегах Тибра, чтобы не понять всей оскорбительности подобного предложения. Ты, к твоему несчастью, рожден не римлянином, хотя ты этого заслуживал бы, Спартак - клянусь тебе!
– и не можешь оценить в достаточной степени всю тяжесть обиды, которую ты мне нанес.

– А тебе чрезмерная гордость, присущая от рождения латинской расе, не позволяет понять оскорбление, которое ты наносишь, если не мне и моим товарищам по оружию, то природе и высшим богам, когда ты рассматриваешь все народы на земле, как презренные расы, более подобные животным, чем людям.

Снова воцарилось молчание.

После нескольких минут размышления Красе поднял голову и сказал, глядя на Спартака:

– Ты уже обессилен, не способен дальше сопротивляться,

ты просишь мира. Хорошо, каковы твои условия?

– У меня шестьдесят тысяч людей, и ты знаешь, и Рим знает, как они сильны и мужественны... В Италии миллионы рабов стонут в ваших цепях и пополняют постоянно солдатами мои легионы. Война продолжается уже три года и будет продолжаться еще десять и сможет стать пламенем, которое спалит Рим. Я устал, но я не обессилен.

– Ты забываешь, что Помпей идет к Самниуму с легионами, которые победили Сертория, и что Лукулл высадится на днях в Брундизиуме во главе легионов, сражавшихся против Митридата.

– Ах, и Лукулл также!
– воскликнул Спартак.
– Боги! Какую честь оказывает Рим гладиаторам!

И, помолчав минуту, прибавил:

– Но каковы твои условия, если ты соглашаешься на какой-либо мир?

– Ты и сто человек твоих, по твоему выбору, уйдете свободными. Остальные сдадутся безусловно; Сенат решит их судьбу.

– А те...
– начал Спартак, но Красе перебил его, продолжая:

– Или же, если ты устал, то уйди от них. Ты получишь свободу, гражданство, чин квестора в ваших войсках. Без твоего мудрого руководства они придут в расстройство и в восемь дней будут совершенно разгромлены.

Пламенем вспыхнуло лицо Спартака. Нахмурив брови, с угрожающим видом он сделал шаг по направлению к Крассу, но, сдержавшись, ответил дрожащим от гнева голосом:

– Бегство?.. Измена?.. Этим условиям я предпочитаю смерть рядом со всеми моими товарищами на поле битвы. И двинувшись к выходу, сказал:

– Прощай, Маркс Красе.

Но дойдя до порога, остановился и, обернувшись к римскому вождю, спросил:

– Я увижу тебя в первой схватке?

– Увидишь.

– Сразишься со мной?

– Сражусь с тобою.

– Прощай, Красе.

– Прощай.

Спартак вышел во двор виллы, вскочил на коня, приказав провожатым следовать за ним, и галопом помчался к лагерю.

Едва достигнув его, он приказал собрать палатки и, перейдя вброд Браданус, двинулся к Петелии; прибыв туда к ночи, он расположился лагерем.

Но на заре его разведчики привели ему римского декуриона, взятого ими в плен. Он ехал к Крассу вестником от Лукулла, войска которого высадились в Брундизиуме.

Для Спартака исчезла всякая надежда на спасение. Единственным выходом был отчаянный бой, если возможно - победа над Крассом; от этого зависела теперь его судьба.

Поэтому он направился обратно к Браданусу и расположился лагерем на расстоянии одной мили от левого берега. В лагере на правом берегу, где он находился днем раньше, стояло теперь войско Красса.

В течение ночи Красе переправил свое войско на левый берег реки и приказал стать лагерем в двух милях от лагеря гладиаторов, Занималась заря, когда четыре римских когорты углубляли ров для своего лагеря. Три когорты гладиаторов, шедшие в лес за дровами, смело напали на них.