Спасалочки
Шрифт:
Моя Мазда покинула больничную стоянку под пронзительный визг колёс, оставив спасенца растерянно таращиться вслед — по крайней мере, так наше ариведерчи рисовалось в моём воображении. Знакомый уже силуэт ещё некоторое время отражался в зеркале заднего вида, и я смотрела на него сквозь разъедающую глаза пелену. Очень хотелось отмыть — себя и машину. Конкретно так отмыться.
Тем вечером, сама того не желая, я впервые примерила на себя доспехи Ангела-Спасителя. Было положено начало долгой истории. Но тогда я об этом ещё не догадывалась.
Глава 2
Если твоя судьба не вызывает у тебя смеха,
значит ты не понял шутки.
Возвращаться на Пресненку спустя пару лет было волнительно. И пусть повод недурён — проводить приехавшую из провинции младшую кузину к её новому месту учёбы, политехническому колледжу, но всё же близость высотного делового центра, долгие годы служившего пристанищем нашему офису, давила ностальгически-претенциозно. Отец был в ярости, когда я, не спросив его мнения, арендовала для центрального подразделения компании особняк в историческом центре города — подальше от стеклянно-бетонных новостроек делового квартала. Посчитал это блажью, исполненной лишь с одной целью — ему на зло. Что ж, он был прав и не прав одновременно: моё решение базировалось на трезвом расчёте, что особенность нового местоположения офиса подчеркнёт и особенность всей компании, как бы дистанцируя "Киров и партнёры" от общей массы, предпочитающей гнездиться в одинаковых серо-зелёных человейниках, и, конечно же, я не сомневалась, что отец такого решения не поймёт. Не ошиблась — получив в адрес нашего нового офиса с дюжину комплиментов от друзей и даже конкурентов, он всё ещё не понимал, в чём дело. Но уже вынужден был признать, что моё "на зло" сыграло имиджу компании на пользу.
Говорят, молодость заканчивается, когда в твоём лексиконе появляется слово "молодёжь". Моя молодость закончилась тем первым сентября: остановившись с кузиной у центральных ворот колледжа, я обернулась вокруг и невольно присвистнула:
— С ума сойти, сколько молодёжи… — Опомнившись, повернулась к кузине с финальным напутствием: — Ступай. И запомни: будет обижать кто — только дай знать!
Заручившись спешным кивком, я отпустила малую во взрослую жизнь. Напутствие получилось милым, но излишним: наша фамилия в городе уже тогда была на слуху, сама по себе служа отменным оберегом. Я ещё немного потопталась у ворот, отделявших двор колледжа от тротуара деловой улицы, стараясь больше не озираться по сторонам и не подпускать шальное словечко к собственным мыслям, и зашагала к месту, где оставила машину. Первое сентября — какой печальный день. Впереди холода.
— Эй! Это ты?
Слова нагнали меня со спины. Ненавижу такие моменты — вроде бы, надо остановиться, обернуться, прервав свой путь, то есть уже следовать чьей-то воле. А ведь даже не знаешь, кто окрикивает и с какой целью: одноклассник, которого не видела десять лет, бомж, надеющийся за то, чтобы оставить тебя в покое, выручить неплохую взятку, или обознавшийся прохожий. Следовать чьей-то воле, да ещё и вслепую, вдвойне не в моих привычках. Но ощущение взгляда в спину слишком раздражало. Пришлось остановиться.
— Точно ты. Я думал, обознался — но теперь вижу. Глаза у тебя злые. Прям как тогда.
Рослый парень стоял в десятке шагов и тараторил на всю улицу. Он не кричал — его голос сам по себе был глубоким и зычным, при этом не слишком низким и совсем не грубым, а дикция — чёткой и немного заторможенной. Как у радиоведущего или актёра озвучки, подумалось мне. Шастающие вокруг студенты и офисные клерки косились — скорее с раздражением, нежели с интересом.
— Не помнишь меня?
Как забыть. Да, выглядел он заметно посвежевшим, даже покрупневшим и… всё таким же. Два года прошло. Какая дебильная встреча.
— Ты учишься здесь? —
— Я уже давно нигде не учусь, детка. Просто выгляжу хорошо.
Он баритонисто заржал, демонстрируя отменные зубы и дурные манеры. Я не поняла — это так он не оценил моё чувство юмора или оценил, насколько хорошо выглядела я? Раздражение внутри сворачивалось в тугую спираль.
— Пока.
Не дожидаясь ответа, я вернулась к своему пути и поцокала к машине. Я старалась забыть об этой случайной встрече, как забыла о предыдущей нашей случайной встрече, но ощущение взгляда в спину никуда не делось. Спину будто прожигало. Однажды в детстве я засунула пластикового пупса под настольную лампу, близко-близко, чтобы он "загорел": отчего-то мне не нравился беленький желтоволосый младенец — я, семилетняя, непременно хотела себе ребёнка-южанина. И с упоением наблюдала, как плавились синтетические волосы, а затем и пластмассовая кожа пошла оранжевыми вонючими подпалинами… От чарующего зрелища меня оторвал отец, примчавшийся на дым и запах гари. Влетело мне тогда знатно — две недели я провела одна в комнате без мультиков! А несчастный пупс, похороненный в мусоропроводе, и вовсе стал последней игрушкой моего детства — с тех пор отец ничего, кроме книг и развивающих игр, мне не покупал. Тогда, шагая прочь от колледжа и борясь с желанием ещё раз обернуться, я чувствовала себя тем самым пупсом…
— Эй! Подожди!
Не останавливаться, не останавливаться, только не останавливаться…
Я могла слышать его шаги — топал он, как гиппопотам, явно ускорив шаг. Это заставило ускориться и меня. Светофор тревожно замигал, но дорога всего в четыре полосы, и я подумала — успею… Рванула, пересекая "зебру" наискосок. Любименькая потрёпанная Мазда призывно сияла на солнце насыщенным индиго.
Визг тормозов раздался отовсюду — он был таким всеобъемлющим, как долбанный долби сурраунд. Я машинально прикрыла уши ладонями. От резкого жеста сумочка заболталась на локтевом сгибе, загородив обзор.
— Быстрее-быстрее, — послышалось совсем рядом. Я лишь успела заметить, как в тормознувшую прямо за мной чёрную Ауди без номеров запрыгнули двое в комбинезонах и балаклавах. Один из них тащил на себе увесистый холщёвый мешок.
Выстрелы раздались совсем рядом, один — спереди, другой — сзади. Одна из пуль угодила ауди в колесо — к общей какофонии добавился свист сдувающейся шины. Заметавшись, я принялась озираться по сторонам. В дверях ювелирного "Азамат", что располагался сразу за светофором, стоял охранник и целился в Ауди. Повернув голову к машине, я увидела опущенное стекло и торчащее из окна дуло… И только тогда поняла, что сижу на корточках прямо на линии перекрёстного огня, сдавив голову ладонями, и выглядываю, как совёнок, ожидающий, с какой стороны его быстрее пристрелят.
Вокруг бегали люди, все кричали и прятались за углами зданий, некоторые, наиболее смелые из любопытных, пытались снять происходящее на камеры мобильников… Всё это моё воображение дорисовало за меня, а тогда я знала только одно: стоит подняться на ноги, и меня изрешетят. А как увильнуть с линии фронта на кортах, да на каблуках, да с болтающейся на локте сумочкой — я ещё не придумала.
— Чего расселась? Жить надоело? А ну, пошевеливайся!
Кто-то подхватил меня под руки и снёс с насиженной позиции. На секунду мне показалось, что асфальт ушёл из-под ног — я порхала в воздухе. Я перебирала ногами, но бегом это едва ли можно было назвать — спаситель просто взял меня на буксир и не отпускал, пока мы не добрались до какого-то глухого проулка.