Спасибо одиночеству (сборник)
Шрифт:
– А как ты хочешь, паря? Дружба дружбой, знаешь, а табачок-то врозь. Я позавчера такой хороший тёс отдал, да не тому, кому надо. Не посмотрел бумаги, старый хрыч.
Парень засмеялся – звонко и легко. И чем больше старик присматривался, тем больше ему нравился этот незнакомец.
Понравилась его недюжинная стать, его твёрдый голос, от которого сразу же и соловей в черёмухе замолк, и воробьи с ближайших кустов разлетелись. Понравилось, как парень смотрит – спокойно, непреклонно. Что-то хозяйское, основательно-прочное угадывалось во всём его облике – это подкупало и располагало.
Они
Осмотревшись в этой странной мастерской, парень вжикнул молнией на сумке. Поставил поллитровку на грубый стол. Расписная бабочка, сидевшая поодаль, заполошно закружилась над столом и улетела в открытую дверь.
– Давай, батя! За встречу! Где посуда?
Голос парня, тон его показались какими-то странными – заказчики иначе говорят.
Полынцев несколько секунд смотрел на молодого бравого пришельца. Правая, горделиво вскинутая бровь его, широкие скулы чалдона – во всём этом было что-то знакомое.
– За встречу, говоришь? Ну, это можно… Гора с горой не сходится, а человек… – Поликарлыч замер, снова пристально разглядывая гостя. – Заказчик! А ты в каком районе проживаешь?
– В районе сердца.
– Ишь ты, язви! Красиво говоришь. Как я по молодости.
– Гены! – Парень улыбнулся. – Куда от них денешься? – Гена? – Старик убогонькой рукой поцарапал седой загривок. – Нет, не помню. Что за Гена? А фамилия?
Парень посмотрел на куст полыни, роскошно разросшийся возле окна. Промолчал и опять улыбнулся.
– Давай, батя, за встречу, а может, сразу даже и за прощание…
Пилорамщик на мгновенье замер – чуть стаканы не выронил.
– Это как тебя прикажешь понимать?
– А тебе здесь не надоело? Нет? – Парень опять осмотрел закуток. – Может, пора сворачивать эту артель?
– Да ты что, сынок? Я тока развернулся! Заказчики пошли гужом. Даже из Финляндии бывают… А ты, сынок, откуда? Извиняюсь…
– Я из Питера, батя. – Парень потрогал сирина, висящего на нитке под потолком. – Специально прилетел посмотреть на эти чудные творенья.
– Ого, – вяло удивился чудотворец, – слух обо мне пройдёт по всей Руси великой…
Над головами ударил гром и в ответ ему задорно звякнули два гранёных, пока что не наполненных стакана – сами собою чокнулись на дощатом грубо-струганном столе. И вслед за этим короткий тёплый дождь застучал по крыше мягкими подушечками пальцев, словно бы что-то выискивал там, осторожно ощупывал…
– Ну, что, отец? За встречу! Подставляй!
– Да я, сынок, теперь не потребляю, разве только что вот эту божью водичку… – Старик проворно вышел и
Как по заказу! А мне теперь много не надо. По двадцать капель на каждый глаз – и я готов плясать и петь…
– Чудной ты, батя, – с грустною улыбкой сказал Василир.
Старик покачал головой и вздохнул, понуро глядя в стакан с дождевою водой.
– Я не чудной, сынок, я так себе… – Он посмотрел на самодельную икону и добавил: – Господь не ищет от нас безгрешия, он ищет от нас покаяния.
Встреча эта свершилась посередине погожего лета, когда всё кругом растёт, цветёт и просит поднебесной влаги, после которой по-над землёй пластаются туманы, блуждают опьяняющие запахи тайги, ароматы лугов и полян, пылающих огнями голубых, шафрановых и розовых цветов, стоящих по горло в сенокосной траве. Хорошо такими днями по земле шагать, хорошо полной грудью дышать, даже если ты прекрасно понимаешь: воздуху тебе отпущено уже совсем немного под этим ненаглядным русским небом, где после дождя так роскошно вспыхивают радостные радуги – и от края и до края горизонта разливается никем не изречённая божья благодать.
Человеку хотелось любви
Белая ночь распласталась над бескрайней арктической тундрой, озаряя самые дальние углы. Солнце, ввечеру коснувшись горизонта, замерло там до утра, точно задремало с открытыми глазами, слабо согревая Ледовитый океан и вечную мерзлоту.
Конец июля. Устье Лены-реки забито плотами – не протолкнуться. Кондовые, сосново-кедровые туши, крепко-накрепко связанные в верховьях таёжных рек, протащившись длинной дорогой, пришвартовались к побережью бухты моря Лаптевых, к полумёртвому арктическому берегу с таинственным названием Тикси – «место встреч», в переводе с якутского.
Скрипалёву это место нравилось – горделивый, обнаженный мыс, круто обломившийся над океаном. Можно встать на самой кромке и смотреть за горизонт – как будто на ту сторону Земли. А ещё можно руки раскинуть, воображая себя вольной птицей; Пашку Скрипалёва не случайно сызмальства прозвали Пашка-Пташка или просто Птаха. И не случайно любимое словечко у него – полетаем.
По характеру Птаха – безнадёжный мечтатель. Ему уже тридцать, а сердце всё ещё не загрубело – сердце романтического юноши. Каждый раз, когда он с могучего плота сходил на берег и продирался по грязи в посёлок Тикси, сердце жарко всплёскивалось – была мечта, надежда, что это «место встреч» однажды одарит его долгожданной любовью, бывают же на свете чудеса.
Густой гудок разлился по-над бухтой, заставляя Скрипалёва вздрогнуть и остановиться. Оглянувшись, он увидел сухогруз, идущий под советским флагом – неуклюже втискивался в бухту. Наблюдая, как причаливает сухогруз, навьюченный контейнерами, Птаха подумал: «Наши плоты – ерунда. Вот на пароходе уйти в загранку – другое дело!» Приятель из бригады плотогонов мимо проходил.
– Скрипаль! Ты что от коллектива отбиваешься?
– Успею, прибьюсь. – Он поправил непокорный чубчик соломенного цвета. – Иди, покуда водка не прокисла.