Спасите, мафия!

Tamashi1

— Его обидишь, — фыркнул Хибари-сан, и Ролл, обиженно на него посмотрев, уткнулся носом в его ладонь и протянул:

— Кьююю…

— Как не стыдно? Большой дядя, а такого маленького ёжика ругаете, — фыркнула я и, почесывая Ролла, развесившего уши и разнежившегося, обратилась к нему: — А ты, Ролл, не слушай эти обвинения. И не давай себя обижать, понятно?

— Киии, — обрадовался ёж и, навострив ушки, вскочил, поднял левую переднюю лапку и потыкал ею в мою руку.

— Что такое? — озадачилась я и протянула к нему ладонь, подставив ее для очередного тычка лапки. Но его не последовало: Ролл, довольно сверкнув глазками-бусинками, обнюхал мою руку и, шустро перебравшись на нее, плюхнулся на мою ладонь пузом. Вытянув лапки, ёжик

довольно потерся о мою руку щекой и радостно протянул:

— Киии!

— Вот так, — усмехнулся Хибари-сан. — Меня лишили моих животных. Что Хибёрд к тебе неровно дышит, что Ролл посылает образы о том, что ты ему нравишься, и он просит разрешения побыть с тобой подольше.

— Ролл, ты не увлекайся, — нахмурилась я, почему-то расстроившись. — Хибари-сану будет обидно, если ты вот так вот будешь просить провести время со мной, а не с ним…

— Я что, по-твоему, ребенок? — фыркнул комитетчик и погладил ёжика, тут же встрепенувшегося и прижавшегося к его пальцам щекой, блаженно жмурясь. — Я не ревную Ролла к тебе.

«Ага, а Хибёрда ревновал», — мысленно прокомментировала я, но сказала иное, то, что давно уже хотелось сказать — с тех самых пор, как комитетчик канарейку приревновал:

— И не надо, потому что и он, и Хибёрд любят тебя больше всех на свете.

— Знаешь, — вдруг тихо сказал комитетчик, продолжая почесывать за ушком вдруг насторожившегося и притихшего Ролла, — я бы разозлился, если бы они привязались к кому-то еще, но… к тебе можно. Я не против.

— Спасибо, — пробормотала я, чувствуя, что отчаянно краснею. Гадство, ну почему так? Ну почему я не могу себя контролировать и даже от таких слов чувствую, что готова от счастья до потолка прыгать? Он ведь ничего особенного не сказал, а я уже настроила воздушных замков… А ведь падать с небес больно…

— Не благодари, — поморщился Хибари-сан и вдруг коснулся моей руки своей. Я вздрогнула и удивленно посмотрела на него, но он не отводил взгляд от Ролла и поджимал губы, а затем ёжик вдруг сиганул с моей ладони на кровать, подбежал к краю, спрыгнул на пол с таким грохотом, словно весил тонну, и, протопав как бомбовоз, затаился под кроватью.

— Он в порядке? Не поранился? — всполошилась я, порываясь заглянуть под кровать и проверить, как там ёжик, зашухарившийся так, словно его и не было, но Хибари-сан сжал мою ладонь, потянул к себе, останавливая меня, и тихо сказал:

— Он в порядке. Просто решил спрятаться, чтобы не мешать. Он очень умный.

— Не мешать? — озадачилась я и растерянно посмотрела на комитетчика.

Наши глаза встретились, и я вздрогнула: впервые он не прятал от меня ни капли своих чувств, эмоций и своей боли. В черных омутах я видела всё то, что таилось за сотнями стен, под тысячью замков, и что никогда и никому не показывали.

— Хибари-сан?.. — пробормотала я, а он вдруг улыбнулся краешками губ и тихо сказал:

— Я хотел познакомить с тобой Ролла до того, как скажу, потому что он и Хибёрд — вся моя семья, и их мнение мне крайне важно. Но знаешь, он послал мне образ, который я могу расшифровать только как: «Не теряй времени!» — и убежал под кровать, чтобы не мешать. Знаешь, я воспользуюсь его советом и больше не буду тратить время даром.

Он что, шутит? Да быть того не может… Он же не хочет сказать, что?.. На моем лице отразились неверие, удивление и растерянность, и комитетчик поморщился. Сжав мою руку так, что мне стало больно, но, похоже, даже не заметив этого, он спросил:

— Я всё-таки должен всё это сказать, да? Без этого ты не поверишь…

Я неопределенно повела плечами, а он вдруг ослабил хватку, осторожно коснулся свободной рукой моей левой руки, на которую я опиралась, и, притянув ее к моей правой ладони, едва слышно сказал:

— Ты не такая, как все. Ты хищница, но ты не умеешь злиться. А я никогда не встречал добрых, неожесточенных хищников. А еще ты почему-то способна останавливать меня, когда я выхожу

из себя, хотя обычно ко мне боятся подойти, а не то, что слово поперек сказать. Но ты и не говоришь ничего «поперек» — просто мягко уводишь разговор туда, куда тебе нужно, и знаешь, сначала это меня до безумия злило, потому что я ненавижу, когда мной руководят, но потом я понял, что ты никогда не направишь меня в ловушку. Наоборот, ты заботишься обо мне, часто в ущерб себе, а ведь обо мне никто и никогда не заботился. Сначала родители пытались сделать из меня какого-то робота, который должен был положить жизнь на защиту города, а затем я сам озлобился и перестал кого-либо к себе подпускать. Но… как бы я тебя не отталкивал, ты всегда оставалась рядом со мной, и я понял, что не хочу больше быть один. Ты сильная, и ты всегда ставишь мои чувства превыше своих собственных. А это… Не знаю, может, я с ума сошел, но я хочу ставить твои чувства превыше своих. Правда, поступать так, как хочешь ты, я не буду, потому что я привык, что принимаю решения сам, но я всеми силами пытаюсь не совершать поступков, которые причинят тебе боль. Наоборот — я хочу… хотя бы попытаться… сделать тебя счастливой.

Последние слова он прошептал едва различимо, и в его глазах я прочитала вопрос. Немой вопрос, ответ на который мог быть только один… Я чувствовала, что с ума схожу от захлестывавших меня эмоций, а в голове вертелся лишь один вопрос: «Это ведь не сон? Не сон, правда?» Я боялась, что через секунду очнусь одна, уткнувшись носом в подушку, и пойму, что всё это было лишь иллюзией, сладким сном, подаренным мне жестоким Морфеем, который решил неудачно пошутить и дать мне надежду на несбыточное. На глаза наворачивались слезы и хотелось сказать, что я люблю его и не могу больше делать вид, что всё и так замечательно, что я хочу каждый раз, когда он оказывается слишком близко, взять его за руку и назвать по имени… Но я не могла, потому что я трус, и потому что я всё же боялась, что что-то не так поняла, или что это всего лишь грезы, плод воспаленной фантазии отчаявшегося существа, которое просто не сможет жить без того, в чьих глазах сейчас читается то же чувство, что и в его собственных, если произнесет вслух самые главные слова в своей жизни… Я закусила губу, пытаясь не расплакаться и не в силах сказать хоть слово, а в глазах Хибари-сана промелькнула растерянность и даже неуверенность, но он тут же прогнал лишние и несвойственные ему мысли и тихо, но четко сказал:

— Раз ты хочешь это услышать, я скажу. Хотя не думал, что говорить такие вещи так сложно… Aishiteru wa, — я вздрогнула, услышав слова, которые японцы говорят крайне редко, слова: «Я люблю тебя», — которые в его стране говорить не принято, и которые заменяются на простое: «Suku dai o» — «Ты мне нравишься» — зачастую даже когда люди женаты много лет… — Я тебя люблю. Теперь ты дашь мне ответ, Катя?

Я почувствовала, как по щекам потекли несдерживаемые больше слезы. Я просто не могла уже контролировать себя и прятать свои чувства и эмоции — свое счастье от того, что он чувствует то же, что и я, свою любовь к нему… Мое собственное имя, произнесенное Хибари-саном впервые за всё время нашего знакомства, выбило меня из колеи не меньше, чем слова, сказанные на японском языке, и я не могла больше держать себя в руках… Я поверила, что это не сон, потому что во сне такого счастья не испытать и, шмыгнув носом, пробормотала:

— Извини, я совсем дура… плачу… Я… я просто…

— Это значит «нет»? — тихим и каким-то бесцветным голосом спросил Хибари-сан, сжав мои руки так, словно боялся меня отпустить и потерять из-за этого навсегда, а я испуганно вцепилась в его ладони и, отчаянно замотав головой, затараторила, шмыгая носом и роняя на покрывало слезы:

— Нет! В смысле… Это «да»! То есть… Я просто не думала, что ты тоже… Я тебя… люблю, прости…

— Глупая, — шумно выдохнул Хибари-сан и, резко дернув меня к себе, крепко обнял, уткнувшись носом в мою макушку. — Зачем же так пугать?