Спасите, мафия!
Шрифт:
Я подумала, что, возможно, должна была бы посочувствовать ему, но ни сочувствия, ни даже жалости не испытывала. Его жене и сыну я сочувствовала, потому что Анна потеряла из-за поступка мужа дом и работу, но к нему я не испытывала ничего, кроме презрения. Он предал нас, так почему мы должны заботиться о его будущем? Он о нем не заботился, когда шел на риск остаться без работы, так почему это должны делать мы? Однако оправить его на улицу с необработанной раной я не могла, ведь он мог умереть, а этого я допустить не могла — из-за собственных принципов и из-за того, что Бэла за это могли вернуть в мир Мейфу. Потому, когда Ямамото положил на стол бумагу и ручку, а Хибари-сан приказал Игорю начинать писать, я тихо спросила комитетчика:
— Хибари-сан, я могу обработать ему рану?
— Ши-ши-ши, и Принцесса не боится замарать
— Нет, потому что кровь не виновата в том, что у человека гнилая душа, — ответила я.
— Хорошо, — нехотя кивнул Хибари-сан. — Можешь обработать раны, но не затягивай.
— И не собиралась, — пожала плечами я и, подойдя к предателю, разложила на столе перед ним медицинские принадлежности, сдвинув пироги к краю. На краю сознания всплыла мысль о том, что ребята всё еще голодны, а потому я тихо обратилась к мафии: — Ребят, вы поешьте. Думаю, ему много писать придется… А мы старались всё же, готовили…
— И самое мерзкое, что пироги, слепленные нашими стараниями, ел этот предатель, — поморщился Гокудера, стоявший в дверях и с ненавистью сверливший взглядом Игоря.
— Он только один пирожок надкусил, — безразлично ответила я и осторожно вытащила ножи из предплечья Игоря. Бэл был прав — кровотечение, пока ножи были в ранах, было минимально, но стоило лишь мне их вытащить, оно ожидаемо усилилось, и я, закатав мужчине рукав черной футболки, начала обрабатывать раны и зашивать их. Я старалась делать всё как можно безболезненнее, но обезболивающее колоть не стала: мне сказали работать быстрее, я и работала быстрее, да и желания ждать, пока новокаин подействует, у меня не было, как не было и этого времени — кровотечение было довольно сильным. А еще, если честно, я не хотела его колоть — ведь предатель, оскорбивший моих сестер, эту боль заслужил…
Пока я обрабатывала раны Игоря, мафиози и мои сестры молча пили чай с пирогами, а Хибари-сан, не притронувшийся к еде и стоявший всё это время справа от Игоря, уточнял у него мелкие детали. Наконец, я наложила повязку, убрала бинт в шкаф, выбросила использованные медицинские принадлежности и, вернув на место листы бумаги и ручку, помыла руки и села на свое место. Игорь писал до самого вечера, после чего мафиози отправили нас с сестрами спать, но Маша сказала, что никуда не уйдет, а Ленка, заявив, что ее это не касается, а завтра рано вставать, ушла к себе. Я понимала, что Лена права, и что завтра нам предстоял тяжелый день, но уйти не могла и потому осталась, начав варить собакам на завтрак кашу. Порой Игорь специально начинал писать медленнее, и тогда его «подгоняли» путем нажатия на болевую точку, причем Скуало велел не убирать со стола пироги и чай, но не давать ни то, ни другое «никчемному отбросу».
Около пяти утра Игорь всё же дописал, и Хибари-сан начал расспрашивать его о подробностях, а я отправилась на утреннюю дойку, бросив Игорю: «Прощай. И прости за то, что отец так поступил с тобой, но мы не он, и мы в его поступках не виноваты». Нет, я не чувствовала себя виноватой и не считала, что должна просить прощения за отца. Просто я прекрасно понимала его ненависть к моим родителям, и приносила извинения за ту боль, что они причиняли. Не только Игорю и его семье — всем, кто пострадал от их действий… Если честно, я не хотела больше видеть этого предателя, но и сбегать вот так тоже не хотела, а потому надеялась еще успеть вернуться до того, как его прогонят. Рёхей и Ямамото пошли со мной и попытались меня утешить, но я лишь покачала головой и сказала:
— Ребят, не стоит. Я это уже приняла и смирилась. Понять я его никогда не смогу, но и ненавидеть не собираюсь. Его для меня просто не существует больше. Он мертв. И оплакивать его у меня желания нет.
Парни не стали больше ничего говорить, а Такеши лишь потрепал меня по волосам и подбадривающе улыбнулся, и я ответила ему вымученной улыбкой и едва различимым: «Спасибо». Но он услышал и кивнул, и я поняла, что на кого, на кого, но на этих ребят точно всегда и во всем могу положиться… Мы закончили с коровами и отправились к кроликам, причем сегодня я их осматривать не стала, а затем Рёхей принес кастрюлю, и я, быстро покормив собак, вместе с парнями кинулась к дому, даже не погладив расстроенного этим фактом Гина. Вбежав в холл, я столкнулась с собравшимися на выход мафиози, одетыми в куртки, и конвоируемым
— Он не взял вещи жены, — специально для меня с усмешкой прокомментировал Мукуро. — Этот бедный и жизнью обиженный человек столько всего за свою жизнь нищую накупил, что свои-то шмотки еле в две огромных сумки сложил, а о вещах жены позаботится она сама. Она не в курсе его поступка, так что пусть сама забирает — мы ей доступ не закроем.
— Ясно, — пробормотала я, подумав, что чужие деньги считать ни к чему, но, естественно, промолчав.
Игорь обул зимние башмаки, надел тулуп и шапку, а Бэл, облаченный в наглухо застегнутую кожаную черную куртку, скомандовал:
— Если есть кому что сказать этому жалком отбросу, вперед.
— Мне нечего, — вяло ответила Ленка, стоявшая справа от Бэла в теплой кожаной куртке. — Разве что: «Больше не показывайся на ферме».
— Не покажется, — усмехнулся Каваллини.
— А мне есть что, — холодно бросила Маша и, подойдя к Игорю, тихо, презрительно сказала: — Как бы ни обращался с тобой мой отец, он давал тебе и твоей семье работу, кров, еду. Не все работодатели помогают подчиненным, и он не обязан был помогать тебе. Будь он твоим другом, он помог бы, но мой отец не мог иметь друзей, потому что видел лишь деньги и власть, на окружающих ему было наплевать. Не только на тебя и на твою семью — даже на нашу мать и на нас. Ты ожидал, что такой человек будет ценить тебя, хоть и знал, каков он, и это лишь твоя ошибка, винить в ней нас глупо. Равно как и винить нас с сестрами в том, как поступал наш отец. Мы никогда не поступали так же, и ты это знаешь: мы дали денег Диме, когда он попросил помочь ему с поездкой с археологическим клубом. И ты об этом знал. Так что не оправдывай собственную подлость тем, что тебя оскорбил наш отец. Человек сам хозяин своей судьбы, так что ты мог вернуть навыки инженера и уехать в город в любой момент, но не сделал этого. И это только на твоей совести. А теперь из плывущего по течению, трусливого, инертного человека, не любящего пробиваться сквозь тернии и обожающего комфорт и консерватизм, ты превратился в предателя. Крысу. Существо, которое всегда мочили и будут мочить, сажать на перо и толкать мордой в парашу. Но я не буду марать руки, как сделала бы это раньше. В свою бытность среди криминальных личностей я забила до реанимации крысу, сдавшую беспредельщикам моего товарища, и не посмотрела на возраст, а ему было сорок, как и тебе. Потому что чем ты взрослее, тем должен быть мудрее, а значит, обязан нести больше ответственности за свои поступки. Однако я тебя не трону. Потому что один хороший человек сказал, что такие, как вы, достойны только презрения. Я тебя не трону… тебя заберет Ад, — Маша усмехнулась, явно веря в свои слова, и в ее взгляде я увидела лишь пренебрежение и брезгливость, но не ненависть. — Ты исчезнешь, и мне плевать, когда. Потому что ты для меня и моих сестер умер. Я не желаю больше видеть тебя на пороге этого дома или слышать твой голос по телефону, потому что мертвецы не возвращаются. И когда тебя заберет Ад, которого ты достоин, мы не придем на поминки. Потому что крыс не стоит даже поминать. Прощай.
Маша усмехнулась, а Игорь, горя ненавистью во взгляде, отвернулся к двери и наткнулся на меня.
— Я уже всё сказала, — пожала плечами я. — Прощай.
Он не ответил и лишь одарил меня полным ярости взглядом, а затем направился к двери, но его настиг крик:
— Врооой! А я не всё сказал, и тебя никто не отпускал, отброс!
Скуало в пару шагов настиг Игоря, ударил его в живот здоровой рукой, отчего тот согнулся напополам, а затем отправил на пол ударом по спине и процедил:
— Ты, мусор, оскорбил мою подругу. Принеси извинения, живо! За то, что назвал ее… тем, кем она не является, за то, что считал, что она как ты! — каждое слово сопровождалось новым мощнейшим ударом ноги, но Дождь Варии явно сдерживался.
Игорь хрипел, Лена и Маша, как и мафиози, безразлично наблюдали за этой сценой, а я апатично думала о том, что месть не приносит удовлетворения, а его извинения не будут искренними. Вот только поступок Суперби я поддерживала, но не потому, что он мстил, а потому, что он защищал дорогого ему человека, а еще потому, что за всё в жизни надо платить — не только за предательство, но и за каждое сказанное тобой слово. Он не имел права унижать и оскорблять тех, кто не мог защититься. И потому — платил.