Спасите, мафия!
Шрифт:
— Платок возьми, — тихо, мягко и очень спокойно произнес Кёя.
— Нету, — пожаловалась я на судьбу-злодейку, обделившую меня тряпочкой, каким-то совсем уж детским тоном. Глава Дисциплинарного Комитета фыркнул и, достав из кармана пиджака, довольно сильно пострадавшего в бою, белый носовой платок, начал осторожными четкими движениями вытирать мою зареванную физиономию.
— Почему ты такой хороший? — прорвался на волю глупый вопрос, терзавший меня с того дня, как комитетчик отдал мне свой пиджак, чтобы согреть. Он удивленно посмотрел мне в глаза, а затем улыбнулся краешками губ и покачал головой.
—
— Неправда! — возмутилась я. — Еще Тсуна, Такеши… Да вся Вонгола! Ну, почти вся…
Я смутилась, вспомнив о том, что Мукуро-то как раз моего жениха не переваривал, хотя тоже являлся частью Вонголы, а комитетчик резко нахмурился и спросил, уводя разговор в болезненное русло:
— Поговорила с ним?
— Угу, — кивнула я, не отрывая взгляд от его глаз. — Не волнуйся, он ни на что не претендует. Просто хочет быть моим другом.
— Ты уверена? — мрачно спросил он.
— На все сто, — кивнула я. Секунду в глазах разведчика плескалось сомнение, а затем его сменила решительность, и он, улыбнувшись краешками губ, кивнул и потрепал меня по голове. Я улыбнулась и поняла, что самое приятное, что только может быть в жизни — это доверие дорогих тебе людей. А потому я просто наслаждалась этими секундами — секундами, полными веры, надежды и любви…
— Прости, что ушла, — наконец прошептала я, разрушая на этот раз уютную, теплую и такую родную тишину. — Я подумала, что ты хочешь побыть один.
Кёя нахмурился, но я взяла его за руку и пояснила:
— Прости. Я сама ведь раньше так поступала: чуть что — пряталась в раковину. Потому подумала, что тебе надо всё обдумать. Хотела дать тебе время, но всё равно пришла, потому что не могла не прийти… А всё это оказалось лишним. Не надо было оставлять тебя.
— Надо было, — поморщился комитетчик. — Но не из-за того, что я хотел побыть один, а потому что тебе надо было поговорить с этим… иллюзионистом! И выяснить всё. Иначе ты бы мучилась.
— Кёя, — хитро протянула я, улыбнувшись, — а кто мне там говорил, что надо быть эгоистичнее, а? Ну, и кто у нас добряк, заботящийся о другом больше, чем о себе?
В глазах разведчика промелькнуло возмущение, затем раздражение, а затем он фыркнул и сгреб меня в охапку, крепко прижав к себе.
— Пусти! Тебе ведь больно! — возмутилась я, пытаясь осторожно отстраниться.
— Кто-то что-то мне про заботу излишнюю говорил? — мелко отомстил Глава Дисциплинарного Комитета.
— Бяка, — фыркнула я и, прекратив попытки вырваться, уткнулась носом в его шею. — Моя бяка. Любимая.
— Хм, — вот, да — это самый любимый его ответ на такие слова. Просто потому, что такой уж он человек — молчаливый и искренне верящий, что поступки говорят больше, чем слова. Эх, жаль, что ему такое же задание, что и Рёхею не выпало! А хотя нет, не жаль. Потому что эти крепкие, но очень нежные объятия и впрямь говорят куда больше любых слов, даже самых дорогих и важных…
Не знаю, сколько времени мы сидели обнявшись и наслаждаясь покоем и осознанием того, что наконец-то сумели понять друг друга. Вот только он явно всё еще корил себя за смерть Анны, но тут уж я ничего поделать не могла. А точнее, могла, но не за одну секунду и не с одной беседы…
Наконец Кёя разрушил тишину, прошептав:
— Больше не уходи. Я эгоист.
—
— Я ведь видел всё это время, что то травоядное к тебе неравнодушно, — нехотя и явно с раздражением процедил комитетчик. — Но я тебе верил, потому ничего не предпринимал. Даже когда ты оставалась в его комнате одна. И я буду верить. Но будь осторожна.
— Буду, — покладисто согласилась я, подумав, что Мукуро никогда бы не сделал ничего такого, чего мне бы стоило опасаться, потому что всё же он был человеком чести, хоть и очень своеобразной, распространяющейся лишь на тех, кто ему дорог. «Избирательное рыцарство», право слово! Но Кёя в это никогда не поверит, а значит, не стоит и пытаться спорить с ним в этом вопросе. Время всё расставит по своим местам. И, возможно, когда-нибудь мне всё же удастся их помирить. Ненавязчиво и очень осторожно. Потому что они оба хорошие люди и не заслуживают того, чтобы жить с ненавистью в душе…
— Веришь ему? — фыркнул Глава Дисциплинарного Комитета, отлично меня понимавший.
— Верю, — кивнула я и добавила, говоря не о Мукуро, а о жизни в целом: — Но я не идиотка, Кёя, и никогда, ни при каких обстоятельствах не подставлюсь под удар, кем бы ни был противник. А если удар последует, драться буду до конца. Ты меня этому научил.
— Молодец, — похвалил меня глава разведки, явно довольный тем, что я решила сражаться не только за друзей, но и за саму себя. А затем он всё же нехотя добавил: — В облачной сфере он мне явно поддался. Правда, не сразу. Сначала боролся, потому что злился и ревновал, а потом пропустил очевидный удар. Это злило. Но из-за этого я понял, чего он добивался. А сказать не мог — враги бы услышали.
— И не надо было: я ему верила. Только вы умудрились друг друга покалечить! Мужчины, блин! Вечно всё кулаками решают, — последнюю фразу я сказала ворчливо и расстроенно, потому как, по сути, получалось, что Мукуро начал драться с Кёей не только из-за своего «гениального» шпионско-многоходового плана, но и из-за ревности, из-за желания выплеснуть обиду на более удачливого соперника.
— Не твоя вина, — хмыкнул глава разведки, потрепав меня по волосам. — Это было неизбежно.
— Я же говорю: мужики! — фыркнула я. — Упертые…
— Не так уж это и плохо. А драться за то, что тебе важно, правильно, — глубокомысленно изрек комитетчик, и я улыбнулась, подумав, что он абсолютно прав. Ведь, несмотря на то, что его раны болели, они были свидетельством того, что он боролся за то, что было дорого его сердцу. Не за то, что его научили любить, а за то, что он полюбил сам…
Я кивнула и начала осторожно перебирать черные шелковистые пряди его волос, а затем осторожно спросила:
— Кёя… Поговоришь со мной?
Глава CEDEF поморщился, понимая, что я хочу поговорить о том, что его вины в смерти Анны нет, но, поколебавшись, всё же кивнул. Я отстранилась от него, забралась на кровать с ногами, взбила подушки и стянула с матраса покрывало, на что мой герр Штирлиц лишь фыркнул (ну чем не ёжик, право слово?) и заполз на кровать, сев у изголовья. Я накрыла наши ноги покрывалом и осторожно взяла его за руку. Говорить, что это не его вина, смысла не было, ведь роковой удар нанес всё же он, а потому я тихо сказала: