Спасти кавказского пленника
Шрифт:
— Пророком себя не считаю. Минутные озарения, не более… Ну, хорошо. Коль не хотите рассказывать про ваше будущее, скажите, хоть, как вас угораздило попасть сюда? Из какого времени, года?
— Из 2003…
— Ух, ты! — Лермонтов покачал головой. — Это мне уже в вашем времени…
— 189 лет.
— Многовато! — улыбнулся Лермонтов. — Не доживу!
Опять рассмеялись.
— Ну, и как вас из 2003 сюда забросило?
— Не сюда. Да, в общем, история… Пошел почтить память прапрадеда. Драка. Дали камнем по голове. И очнулся в Константинополе. Год назад. Как раз в
— Вот, что, верно, тяжело!
— Было поначалу, Михаил Юрьевич.
— Что ж сейчас? Смирились?
— Нет. Не смирился. Принял. Это же тоже Божий промысел. Значит, так нужно. Зачем же мне сопротивляться? Знаете же хорошее правило?
—?
— Делай, что должно, и будь что будет!
— Да. Хорошее правило, — кивнул Лермонтов. — И все-таки, даже пусть вы приняли. Но другое время. Нравы. Неужто, и это легко дается?
— Не мне вам говорить, что человек — существо поразительное. Быстро привыкает к обстоятельствам, если хочет выжить. А, кроме того, как вам это не покажется странным, мне очень нравится быть именно здесь!
— Покажется странным, — признался Михаил Юрьевич. — Почему?
— Я в том времени был рохлей. Во многом сомневался. Многого, что было нужно, избегал. А здесь стал настоящим мужчиной. Я делаю, принимаю решения, отвечаю за свои поступки. Да и потом… — я улыбнулся.
— Вы вошли во вкус войны, и отныне любые другие удовольствия вам кажутся приторными…
На террасу вышел Савва.
— Миша, пора!
— Да, да. Иду. Минутку.
Савва подошёл ко мне. Обнял.
— Надолго у нас?
— Увы. Нужно ехать дальше.
— Бог даст, свидимся еще, Коста. Всегда будем рады.
— И я.
— Ну, прощай, тогда!
— Прощай, Савва!
— Мы на улице подождем, — сказал Савва Лермонтову, покидая террасу.
Михаил Юрьевич встал.
— Как бы мне хотелось с вами еще поговорить, Коста. Поразительно: я обещал себе не заводить в Пятигорске новых знакомств. А тут такая встреча! Однако…
— Да. И мне хотелось бы продлить знакомство.
— Ну, что ж…
Лермонтов вдруг задумался.
— А вы же знали, как погибнет Александр Сергеевич?
— Конечно.
— И не предупредили?! Не сделали попытки?!
— Пытался поначалу.
— А потом?
Я молчал.
— И вы знаете, когда и от чего умру я, — Лермонтов грустно усмехнулся.
— Да, знаю, Михаил Юрьевич.
— Не скажете?
— Нет.
— Почему?
— Там, — я указал пальцем вверх, — все записано. На все воля Божья. Не мне вмешиваться в его промысел.
— Что ж… Пожалуй, вы правы. С меня достаточно и того, что вы мне уже рассказали про книги, улицы, памятники. Человек и привыкает ко всему, и тщеславен, — усмехнулся — Мне это отрадно сознавать.
— Ну, может быть, вам еще будет приятно знать, что, благодаря Александру Сергеевичу и вам, русская литература в этом веке родит столько писателей и столько выдающихся произведений, что станет первой и непревзойденной литературой во всем мире. Уже никто не сможет её переплюнуть!
— Действительно, приятно! — Лермонтов рассмеялся по-детски,
И выглядел в эту минуту ровно тем, кем он и был по сути: двадцатитрёхлетним юношей. Что все равно никак не укладывалось в моей голове!
— Обнимемся? — предложил.
— Вы же представляете, какая для меня это честь?
Лермонтов обнял меня.
— Даже несмотря на все ваши рассказы, все равно представляю с трудом и не совсем понимаю, почему для вас это такая честь! — улыбнулся. — Но рад оказать вам такую услугу.
— Благодарю!
— Кстати, об услуге… Могу ли я еще как-нибудь отблагодарить вас за ваше открытие мне единственному такой тайны? Ее я сохраню. Будьте покойны.
Я задумался.
— Вы же скоро, наконец, допишите «Демона»?
— Ох! — Лермонтов покачал головой. — Ну, теперь точно — никаких сомнений. Об этом уж никто не мог знать. Да. Скоро. Быть может, перенесу действие на Кавказ.
— Если вы еще не определились с именем героини…
— Так.
— Назовите её Тамара.
— Тамара. Хм. Это…?
— Мою будущую жену так зовут. И мне, и ей будет приятно.
— Вы и жениться не боитесь в нашем времени?!
— Нет. Не боюсь. Я же говорю: все уже было записано!
— Да. Да. Что ж. Тамара. Договорились! А теперь, извините. Нужно бежать. Очень надеюсь, что у вас все получится! Может, Савва, и прав. Даст Бог, свидимся!
— Надеюсь. Очень.
— Прощайте, друг мой, Коста!
— Прощайте, Михаил Юрьевич!
Лермонтов кивнул мне с улыбкой. Пошёл быстрым шагом. Вдруг обернулся. Широко улыбнулся.
— А, признайтесь, Коста, ведь, это вы для меня произнесли тост про язык к месту и не к месту там, за столом?
— Да, Михаил Юрьевич, для вас.
— Предупредили? — Лермонтов продолжал улыбаться.
Я молчал.
— Предупредили! — был уверен Лермонтов. — Что ж, спасибо! Буду стараться следовать вашему предупреждению! По мере сил! Прощайте!
Я некоторое время стоял, не в силах сдвинуться с места. Потом кое-как поплелся к своему столику. Еда уже давно стояла на столе. Остыла совершенно. Я ел тощую курицу, притворяющуюся пуляркой по приказу Найтаки, совершенно не ощущая ни вкуса, ни температуры. И все время улыбался. Как ребёнок.
Глава 6
Нравы Кубанской линии
От Пятигорска до Прочного Окопа ближе добираться по левому берегу Кубани, срезав по прямой приличный кусок между Сунджей и Урупом. Но в одиночку, без проводника, рискуя столкнуться с темиргоевцами? Подобное предприятие выглядело самоубийством. Я пожалел, что не расспросил Джанхота об отношении лично ко мне людей Бейзруко и Джамбулата Болотоко. Приняли ли они на веру мою версию поединка с княжичем, я не знал. Можно было проехать и по правому берегу, вдоль Кубанской линии. Но Буйнов меня отговорил. Меня могли задержать усердные урядники для выяснения, кто таков, несмотря на мою подорожную. Или запросто оказаться в эпицентре прорыва черкесов. В общем, ничего не оставалось другого, как делать крюк через Ставрополь. В общей сложности мне предстояло проехать под двести верст.