Спасти огонь
Шрифт:
Хореография отражала трудности и радости, через которые проходит мать. От момента, когда узнаешь про беременность, к родам и до времени, когда дети выпархивают из родительского дома. Танцовщицы должны были быть в возрасте от двадцати двух до пятидесяти. Это давало ветеранам возможность вернуться на сцену. Я отвлеклась на постановку, и это помогло мне немного унять нелепую гормональную бурю, вызываемую Хосе Куаутемоком. Если уж я не могу перестать думать о нем, то хотя бы разбавлю эти мысли другими.
Вопреки уговорам Педро и Хулиана я две недели не участвовала в мастерской. Ссылалась на избыток работы, на детей, на разные договоренности, какие-то деловые завтраки. Педро почуял, что со мной что-то неладно. Пригласил на кофе в своем любимом ресторане «Сан-Анхель Инн». Мы встретились за столиком в саду. Он спросил, как работа, как семья. В труппе все хорошо. В академии все хорошо.
Сам он устаревший. В наши времена быть геем — никакой не вызов. Более того, капитализм завладел гомосексуальным дискурсом и поставил его на службу коммерции. Существуют гей-френдли-курорты, гей-френдли-города, гей-клубы, организаторы гей-свадеб. Какой, на хрен, вызов каким устоям? Эктор мнит себя этаким enfant terrible, хотя на самом деле он просто капиталист-эксплуататор, а сейчас ведет себя как капризный младенец.
Педро мечтал о свадьбе с тех самых пор, как Мексика легализовала однополые браки. Он считал, что брак — это способ еще раз утвердиться в правах, отвоеванных десятилетиями борьбы (к несчастью, нескольких его друзей убили двадцать лет назад, когда по стране прокатилась волна гомофобии). Я же считала, что он просто сентиментальный нюня, который спит и видит церемонию на берегу моря, вечеринку на восемьсот приглашенных с голландским диджеем на какой-нибудь бывшей асьенде в Кампече, грандиозную пятидневную попойку. Я так ему и сказала, а он не стал возражать и проворковал: «Хорошо же ты меня знаешь, — а потом сразу добавил: — И я тебя хорошо знаю, так что признавайся, что за мыслишки кипят в твоей безумной головушке». — «Никаких мыслишек», — отрезала я. «Не верю». — «Сам знаешь, я как белка в колесе». Педро покачал головой: «А когда ты не была как белка? Нет, тут что-то другое». Я пожала плечами. «Ты так хотела прийти на мастерскую к Хулиану, а теперь выясняется, что у тебя дел по горло и время никак не выкроить». Я сказала: «Ну да, так оно и есть». Педро не клюнул. Он и впрямь хорошо меня знал. «Только не говори мне, что запала на этого блондинистого зэка». Я изобразила изумление: «Ты вообще о ком?» Неправильный выбор фразы. Мы ведь столько обсуждали Хосе Куаутемока, да и потом, Педро видел, как я с ним говорила. Так что я выбрала не ту тактику. «Я так и знал, так и знал: Хосе Куаутемок тебя зацепил». Я сказала, мол, нечего валять дурака, я и видела-то его всего два раза, и вообще он отцеубийца, что само себе меня отталкивает. Педро расхохотался. А где, интересно, я это узнала? Потому что ни он, ни Хулиан, если ему не изменяет память, мне об этом не сообщали. Снова я влипла. Возразить было нечего. Педро взял мои руки в свои: «Когда я сказал, что он тебе понравится, я ведь шутил, Марина.
Я и представить себе не мог, что он на самом деле западет тебе в душу». К чему отнекиваться? К чему отрицать очевидное? Мне нужен был наперсник и сообщник. Все равно для чего — для того ли, чтобы забыть Хосе Куаутемока или чтобы подпитывать мои девичьи мечты.
Я ничего не утаила от Педро. Рассказала про долгий телефонный разговор, призналась, как мне интересен Хосе Куаутемок и как сильно я в то же время хочу отдалиться от него. Педро сказал, что прекрасно меня понимает. «Будь он хоть капельку гей, я бы переживал точно так же, как ты сейчас. Но, к сожалению, он из тех настоящих мачо, которые любят только папайю, а на бананы и не смотрят, так что лучше не тешить себя напрасными надеждами. Ну а ты, детка, развлекайся, соблазняй его, не спи ночами время от времени. Фантазируй, играй в дурочку, но если ты решишь, что между вами возможно нечто большее, я лично упеку тебя в сумасшедший дом». Он рассмешил меня. И он был прав: наши отношения — если их можно так назвать — должны были ограничиваться взглядами украдкой, разговорами по телефону и редкими встречами на литературной мастерской. Я не могла себе представить, что целую его или, тем более, занимаюсь с ним любовью.
Мы договорились, что во вторник я поеду с ними на занятие мастерской.
В первый раз я приехал к Хосе Куаутемоку, когда он уже полгода отсидел. Поначалу не хотел его видеть. Не мог простить, что он тебя убил. Но потом решил поехать, потому что мне было необходимо узнать, что им двигало. Возможно, это прозвучит нелепо, но он словно успокоился. Не знаю — то ли вследствие долгих часов в одиночестве, то ли потому, что, убив тебя, он высвободил тонны
Сначала его определили в камеру, где было семь человек на четыре койки. Его, как новенького, хотели оставить спать на полу. Но ом силой дал понять, что командовать теперь будет он. Вышвырнул типа с верхней койки и сам там засел. Тогда один сокамерник заимел на него зуб. Вырвал в уборной кусок трубы из ПВХ и потихоньку смастерил из нее заточку. Привязал к икре и так хранил, выжидал, пока мой брат уснет глубоким сном и можно будет вонзить заточку ему в сердце. Остальные в камере тоже были в курсе. Той ночью убийца, уже занеся оружие над грудью Хосе Куаутемока, нечаянно ногой толкнул доску, закрывавшую парашу. Хосе Куаутемок от шума проснулся. Тот, другой, решил не останавливаться. Он ударил, но Хосе Куаутемок успел инстинктивно увернуться в темноте, и заточенная труба лишь немного оцарапала ему плечо. Нападавший ударил снова, и на сей раз Хосе Куаутемок поймал его руку. Край койки он использовал как рычаг, чтобы вывихнуть тому мужику локоть. Тогда остальные скопом набросились на него. Завязалась потасовка, и вскоре прибежали надзиратели.
Хосе Куаутемок действовал в целях самозащиты, но его все равно отправили на три недели в одиночку. Там он, по крайней мере, мог спокойно выспаться — никто не храпел над ухом и не доносился нескончаемый шум из соседних камер. После одиночки его поселили всего с двумя сокамерниками. Четыре койки на троих. С этими Хосе Куаутемок подружился, особенно с одним мелким нарко по прозвищу Машина.
Я без обиняков спросил, почему он тебя поджег. Он сказал, что ты в тот день бросил ему: «Так всю жизнь идиотом и останешься». Это оскорбление покоробило его настолько, что он предал тебя огню. Я сомневаюсь, что это правда. Кровоизлияние серьезно повредило зону мозга, отвечающую за речь. Твои тщетные попытки что-то сказать всегда ограничивались бессмысленными гортанными звуками. Своего рода растительным ревом, скрипом древесного ствола.
Но за долгие годы Хосе Куаутемок наслушался от тебя такого, что, вероятно, навострился переводить твое мычание в слова. Ты превосходно умел ранить нас прозвищами. Я всегда был дурачком, Ситлалли — дефективной, а Хосе Куаутемок — увальнем. Ты что, не понимал, какой эмоциональный вред наносят нам эти едкие клички? В конце концов забрасывание нас унизительными словами привело к тому, что мой брат чиркнул спичкой и швырнул ее на облитого бензином тебя.
Из тюрьмы я вышел в глубокой печали. Я только тогда в полной мере осознал, что потерял и отца, и брата. Он был моим лучшим другом, Сеферино. Я рассказывал ему про свои проблемы, признавался в своих страхах и сомнениях. Он давал советы мне, а я ему. Две безвозвратные утраты. Ты превратился в обгорелый пень, а он в незнакомца, в чужака, в постороннего. Мы с Хосе Куаутемоком перестали разговаривать на одном языке. В постороннего, папа. В постороннего. В Мерсо, вскормленного твоими издевательствами и унижениями, папа.
Через три месяца после того, как откинулся, Хулиан вернулся в бутылку (бутылка: тюрьма, каталажка, заколот, зона, клетка, зоопарк, дыра, передай-курева, казенный дом, псарня, курятник, каземат, откуда-не-выйти, ящик, яма, клозет, загон, могила, мешок). Хосе Куаутемок, прямо скажем, удивился, когда охранники ему сказали, что его бойфренд дожидается. Он и забыл, что Хулиан обещался заехать. Они обнялись, и Хулиан рассыпался в извинениях: «Прости, кореш, что я долго не появлялся. Нужно было жизнь на воле наладить». — «Да забудь, мужик. Не парься». Хулиан привез ему пять книг. «А вот за это спасибо. Мне уже нечего читать тут стало». Хосе Куаутемок видеть не мог сокровища скудной тюремной библиотеки: книги по самопомощи, этике и этикету, старые альманахи со статистикой выращивания кукурузы в Тласкале, а также двадцать три разные версии Библии (с чего начальство взяло, что преступники желают примириться с Богом?).
Они немного поболтали, как дела, да все путем, а у тебя как, да тоже не жалуюсь, и Хосе Куаутемок между делом обронил, что пишет. Хулиан был заинтригован. В каком жанре? Как часто? О чем? Хосе Куаутемок не стал тратить слов — пусть лучше Хулиан сам прочтет. «Ну так давай тексты», — сказал Хулиан. «Ну так сейчас схожу».
Хосе Куаутемок быстро сбегал за текстами и разложил перед Хулианом целую стопку листов. Тот удивился: там было по меньшей мере двести страниц. Сколько времени он это все печатал? Начал читать. Хосе Куаутемок поднялся и стал нервно ходить вокруг стола. Что-то подумает кореш о его первых шагах?