Спасти огонь
Шрифт:
Шесть утра. До звонка Хосе Куаутемоку еще четыре часа. Нужно чем-то занимать себя все это долгое время, чтобы не сойти с ума. А то у меня уже какая-то нездоровая одержимость. Клаудио спустился к завтраку. Безупречный костюм, начищенные ботинки, чисто выбрит, благоухает лосьоном. Завтракал он всегда одинаково: омлет из белков с авокадо, несколько долек грейпфрута и два стакана воды. Ничего, что могло бы испачкать костюм. Поедая омлет, он сказал мне, что сегодня у него power lunch с партнерами. Он обожал называть это по-английски. Power lunch. Обед с влиятельными и высокомерными типами в каком-нибудь классическом ресторане, где в меню какие-нибудь чесночные трюфели. Он покончил с завтраком, поцеловал меня и ушел.
Без четверти десять я уже была готова к разговору. Может, это глупо, но я нарядилась.
В десять ноль восемь (я не хотела звонить ровно в десять, чтобы не выказывать излишнего рвения) набрала номер. Гудки, гудки, без ответа. Я повесила трубку и выждала восемнадцать минут (восемнадцать — мое счастливое число). Набрала снова. Пять гудков, и я отключилась, прежде чем заработала голосовая почта. Меня начинала раздражать эта безответность. Видимо, это реванш, способ показать мне, что золотую нить можно порвать в разных местах. Я не хотела думать о плохом. Может, случилось что-то непредвиденное, сеть обрубили или просто конфисковали мобильный. Без шести одиннадцать я позвонила еще раз. Семь гудков и ничего. Я ночь не спала, подготавливаясь к этой минуте, а он не ответил.
В отвратительном настроении я поехала в «Танцедеи». Мы с Альберто обсуждали новую хореографию. Я не могла сосредоточиться. Хосе Куаутемок занимал девяносто девять процентов моих мыслей. Да кем он себя возомнил? С ним все хорошо? Или он просто таким образом посылает меня далеко и надолго? Я так погрузилась в эти размышления, что Альберто пришлось хлопнуть в ладоши у меня перед носом и вытащить из забытья: «Что с тобой?» — «Ничего, все хорошо». — «Видимо, на какой-то другой планете у тебя все хорошо. Потому что на этой ты отсутствуешь».
Мы продолжали пробовать новые движения, и я снова начала отвлекаться. Альберто остановил меня посреди вращения: «Марина, можно задать тебе вопрос?» Я улыбнулась: «Конечно». Он посмотрел мне в глаза: «Ты влюбилась в кого-то, верно ведь? Иначе я не понимаю, почему у тебя лицо как у блаженной». Надо было ему сказать: точно, как у блаженной. Меня сводит с ума убийца-зэк, я непрестанно думаю о нем и понятия не имею, что с этим делать. Вместо этого я сказала: «Спала плохо, вот и все».
В пять вся труппа собралась на репетицию. Во время разминки у меня зазвонил телефон. Я забыла выключить звук. Отошла сбросить звонок и увидела на экране номер Хосе Куаутемока. «Секунду, — сказала я своим, — это срочный разговор». Нервно бросилась в угол и ответила. Я и представить себе не могла, что он позвонит. Он же говорил, у него нет денег на телефоне, он может только принимать входящие. «Привет, Марина. Как дела?» Я глубоко вздохнула. Нельзя, чтобы он заметил мое волнение. «Хорошо, очень хорошо», — сказала я. Хосе Куаутемок немного помолчал. «Прости, что не ответил тебе утром. У нас был обыск, пришлось спрятать телефон». Он спрятал его за ножкой койки. А родственник одного надзирателя любезно положил на его счет пятьдесят песо. Ко мне вернулось дыхание.
Он попросил меня перезвонить, чтобы не тратить баланс, и мы проговорили еще десять минут, пока вся труппа ждала меня, чтобы начать репетицию. Он спросил, во что я одета. «В легкое черное платье с цветочками», — сказала я, оглядывая свои треники и майку на бретельках. Альберто жестом велел мне закругляться. На прощание Хосе Куаутемок попросил меня обязательно прийти на следующую мастерскую.
Я вернулась к труппе. Альберто подошел ко мне и прошептал на ухо: «Как хорошо, что ты ни в кого не влюбилась».
Он писал не останавливаясь. Исписал все поля в книгах, а когда поля кончились, начал писать между строчками. Книга в книге. Чем больше он писал, тем ближе чувствовал себя к отцу. Начинал по-новому оценивать масштаб его достижений, силу его речей, значение его идей. Сеферино чтил слово: «У каждого слова есть собственный вес. Никакое другое не может его заменить. Синонимы выражают разное. Они — сближение, но не само слово».
Пришло время написать самую запретную из всех историй: историю отцеубийства. Передать мгновение, когда он поджег его. Он вспомнил бульканье этой
Хосе Куаутемок месяцами вспоминал это событие по капелькам. В памяти то и дело вспыхивали отдельные детали. Разрозненные образы огня, запах паленого, вопли, обуглившаяся кожа. Грязные беспорядочные кусочки, не желавшие собираться в единую картину. И все же он об этом написал, не без усилия, но написал. На берегу, куда его выбросило после кораблекрушения, воспоминания сверкали, как стеклышки, которые настолько обкатаны прибоем, что уже не режутся. Прошлое больше не будет ранить его. Наконец наступает свет. Свет.
Хосе Куаутемоку сказали, что Хулиан дожидается его в зоне посещений еще с каким-то мужиком. Хулиан привел в тюрьму Педро, чтобы тот понял, что это за место. Проникся потом, взглядами, голосами заключенных. Увидел, пощупал, вдохнул хотя бы краешек этой реальности. Может, это подвигнет его не бросать проект, несмотря на ссученных, закомплексованных плоских бюрократов.
Свинцовое небо предвещало грозу. Хулиан и Хосе Куаутемок рассказали Педро, как течет крыша в камерах во время ливней и как зэкам приходится уворачиваться на койках от струек воды, чтобы более или менее высыпаться. Педро и помыслить не мог, как это: спать в одной комнате с незнакомцами, да еще в сырости, плесени и вони. Нет, нет и нет. Лучше застрелиться.
После краткого экскурса в тюремные условия Хосе Куаутемок рассказал, что у него отобрали все написанное, ручки, карандаши, бумагу и право печатать на машинке после того, как он прочел свои тексты вслух другим заключенным. «А почему так?» — удивился Педро. «Потому что эти пидоры больше боятся слов, чем ножей», — ответил Хосе Куаутемок.
В отсутствие писчей бумаги, добавил он, приходится писать в книгах: на полях, между фразами, на чистых страницах в начале и конце каждого издания. «Если и это отнимут, у меня мозг омертвеет», — сказал Хосе Куаутемок. Педро попросил показать ему такую книгу. Все страницы и вправду были испещрены написанными от руки текстами. Рассказы, размышления, эпиграфы, стихи, воспоминания. Литература в своей радикальной ипостаси. Литература-акула.
Время посещения кончилось, пора было прощаться. «Будь другом, привези мне еще книжек», — попросил Хосе Куаутемок у Хулиана. «Мы тебе не просто книг привезем, — встрял Педро. — Мы тебе привезем целую библиотеку и все, что нужно, чтобы писать». Они с Хулианом переглянулись. Теперь уже никто и ничто не остановит их культурный проект.
Когда мой прадед Флоренсио впервые приехал в Мексику, меня поразили его громадные ручищи и глубокие морщины на обветренном лице. Широкоплечий рыбак, ноги как сваи у причала, белая борода, тигриный загривок. Хемингуэй размера XL, более дикий и простой (а ты-то думал, что нас вытянуло плавание, а не материнские гены). В его лице, так не похожем на твое, чувствовались море и соль, волны и холод. Мама рассказывала, у себя в деревне он прославился тем, что мог убить свинью, один раз дав ей кулаком по голове. Бац! И свинья падала замертво. Побывав в Сан-Висенте-де-ла-Баркера, я убедился, что мой прадедушка и вправду известен как человек огромной физической силы. «Он тунцов по полтораста кило тягал, как куриные перышки», — сказал мне один старичок, прадедушкин ровесник и, по его словам, товарищ по работе.