Спасти огонь

Арриага Гильермо

Бульмаро Peca Леон

Заключенный № 45288-9

Мера наказания: пятьдесят лет за убийство, совершенное неоднократно

Правду говорят: худшая тюрьма — это баба, которая на воле гуляет. Когда знаешь, что у нее там своя жизнь, свобода, а тебе ее не достать, тошно жить становится. Зачем он, дурак, прикипел к этой Марине? Хоть бы она не возвращалась. Хоть бы не позвонила. Хоть бы ей муж запретил в тюрьму ездить. Хоть бы она провалилась совсем. Хоть бы позвонила. Хоть бы вернулась. Хоть бы захотела меня поцеловать. Хоть бы никогда не уходила. Или лучше пусть уходит. Подальше. За тридевять гребаных земель. На выдуманную планету. Тюрьма, да и только: она.

Хосе Куаутемок понимал, что выйдет он ногами вперед прямиком в секционный зал Национального автономного университета, а оттуда в общую могилу. Куча нарубленного мяса, готового стать органическим удобрением. Что толку барахтаться в этом экзистенциальном овраге? Либо поедом себя съешь,

либо чокнешься, либо надо учиться или… творить. Хосе Куаутемок выбрал творить и пер на полных парах, пока дорогу ему не перешла краля ростом метр семьдесят шесть с глазами медового цвета.

Мобильник он решил раздобыть на следующий день после того, как Педро заморочил ему голову: «Будет там одна, тебе ой как понравится…» А это ни разу не просто. На зоне даже самый говенный телефон — предмет роскоши. Такой, чтобы чисто звонить и писать эсэмэски. Промышляли ими надзиратели. Загоняли по такой цене, будто телефоны эти брильянтами усыпаны. Целое состояние — ну, по меркам зэков. Двадцать тыщ за китайское пластиковое фуфло, произведенное для стран тридцать третьего мира. Мобильники для крестьян и разнорабочих и вообще для всех, кто стоит на нижней ступени в невидимой системе каст, сложенной неолиберализмом. Интересно, знают китайцы, как их продукт подскакивает в цене в исправительных учреждениях? Так-то они не больше пятнадцати долларов стоят, а тут в пятьдесят раз дороже. Хосе Куаутемоку телефон нужен был как рация, чтобы переговариваться только с Мариной — больше ему и звонить-то было некому. Если не понадобится, продаст, и дело с концом, хвост огурцом.

Первая часть уравнения — купить саму мобилу. Вторая — пользоваться ею в те часы, когда начальство отключает блокировку сети. А чтоб знать, какие это часы, тоже надо дать на лапу. Начальники-то не дураки: они ради лишней денежки расписание все время меняют — то с одиннадцати до двенадцати дня, то с трех до четырех утра, то с восьми до девяти утра опять же. В кошки-мышки играли, чтоб звонившие не расслаблялись.

Хосе Куаутемок был при бабле — заработал, когда сувениры делал в столярной мастерской, их потом в магазины Национального фонда народных промыслов продавали. Купил у охранника и знал, что прятать нужно как можно лучше, а то тот же охранник во время шмона его найдет и перед начальством выслужится, удивленно так спросит: «А это у вас откуда?» Такие в тюряге торгово-денежные отношения. Я тебе продал, я у тебя же забрал и тебе же снова продал.

Засвербело у Хосе Куаутемока, и вот результат: за свою слабость и влюбчивость он теперь привязан к етитскому телефону, ждет, не соизволит ли она ему позвонить. Только этого, бля, и не хватало — еще одних наручников.

На следующий день я вернулась в тюрьму в сопровождении Педро и его службы безопасности. Большую часть пути я молчала. После долгих поцелуев, которые вчера заняли место разговоров, я боялась влюбиться в Хосе Куаутемока, а это все равно что поверить в дьявола, такая же нелепость. Я буду блокировать любые зачатки романтических чувств. Отношения у нас будут яркие, страстные, но без обязательств. Встречаться будем в свободном режиме; я готова все оборвать, как только оно выйдет из-под контроля. Нужно помнить: я ищу эмоций, а не чувств.

Я приняла решение: ездить к нему буду на занятия в мастерской и в дни посещений. Я мечтала заняться с ним любовью, ощутить его огромный вес на себе. Годами я наблюдала тела танцовщиков. Это самые прекрасно сложенные мужчины на свете: четкие мускулы, сила, ловкость, гибкость. Некоторые даже выше Хосе Куаутемока. Но он источал мужественность, у него была аура вожака стаи. Одним своим размером он громко заявлял о себе. И еще он обладал тем, чего многие мои коллеги были лишены: взглядом. Взглядом, способным проникать внутрь черепа, внутрь нейронов, тайн и сметать любое сопротивление. Говоря, Хосе Куаутемок не сводил глаз с собеседника. Он впивался в тебя глазами и не отпускал. Никто из моих знакомых и близко не мог сравниться с ним в сексуальной притягательности.

На входе в этот раз не было таких проблем и препятствий, как когда я приходила одна. Да и заключенные не пялились, как вчера. Власть, конечно, меняет восприятие. Телохранители Педро расчистили нам путь до зала. Там уже ждали заключенные. Хосе Куаутемок тепло поздоровался, отчего я немного успокоилась.

Мастерская прошла как обычно. Хосе Куаутемок вел себя ровно — назовем это так. После вчерашней бездны поцелуев я ожидала, что он попробует снова меня поцеловать или хотя бы дотронуться до руки. Ничего подобного. Он держался приветливо, но на расстоянии.

После занятия он незаметно подошел ко мне. «Завтра?» — спросил он. Я кивнула. На прощание мы пожали друг другу руки. Вышли из аудитории. Я считала, что у меня получается не подавать виду, но Педро спросил: «Влюбляешься уже?» Что я сделала, что он так подумал? Какая часть моего тела, моего взгляда, моего дыхания выдала меня? «Вот еще. А вот ты, похоже, и впрямь скоро в него втрескаешься», — беззаботно сказала я, притворяясь, что мне все равно. Но через несколько шагов я совершила ошибку: бессознательно оглянулась, ища Хосе Куаутемока глазами.

Педро заметил и улыбнулся: «Какое там „влюбляешься"! Уже влюбилась по самые уши!» К чему отрицать? Я в самом деле постепенно подсаживалась на Хосе Куаутемока, как никогда и ни на кого раньше.

С женщиной от мужчины уходит куча всего. Блин, даже не перечислить. Мужик в бабе находит покой, порыв, страсть, тишь, приключение, постоянство, безумие, благоразумие, жизнь, а иногда и любовь, а с любовью — смысл, а со смыслом — цель, а с целью — ту же бабу, и вот он уже вертится на этой карусели, а они, бабы, и знать не знают, сколько места занимают в жизни мужиков и как неодолимо желание погрузиться в теплый, мягкий, сладкий мир — в тело и сердце бабы. Поэтому в песнях про любовь часто поется, как ты будто плаваешь, ныряешь, погружаешься, пропитываешься. Бабы — они как аквариумы, бассейны, моря, реки, океаны и даже лужи.

Хосе Куаутемоку сказать бы этой Марине: «Слушай, красавица, ты мне нравишься, с ума сводишь, спать не даешь, я от тебя как яйцо на тефлоновой сковородке. Не ходи сюда больше, а если все же явишься, упертая ты моя, пойми, что, если обещалась позвонить, звони, а не играй, если уж собралась — звони, и трубку не бросай, а главное, не надо вот этого вот «может-позвоню-а-может-и-нет», потому что могла бы понять уже, что мы, зэки, выживаем за счет того, что мы привязаны к тоненьким-претоненьким ниточкам, а если ниточки рвутся, мы распадаемся на такие микроскопические частицы, что потом нас уже не соберешь. Знаешь, Марина, расстрелять бы задним числом того гада, который тюрьмы придумал. Выкинуть живого человека из жизни — что может быть хуже? Разные бывают вещи, а изгнание за решетку — это такая вещь, которая похлеще многих других вещей овеществляет и из человека тоже делает чуть ли не вещь. Вот ведь какая вещь, нелегко быть вещью, и только вещью. Ты можешь выйти из тюрьмы, но тюрьма из тебя никогда не выйдет, а что еще хуже — из всех остальных она тоже никогда не выйдет. Садишься в кутузку, в каталажку, в затвор, и хоть ты там всего пару недель проси дел, она пожизненно с тобой повсюду. В Новой Англии прелюбодейкам на лбу выбивали букву „ГГ, а узникам наколку в самой душе бьют, чтобы никогда не забывали своей преступной природы. Тюрьму не смоешь ни водой, ни мылом. Она не уходит, даже если тебя оправдают. Не уходит, даже если сорок мозгоправов за тебя возьмутся. Не уходит, даже если твоя семья тебя встретит с тортом и шариками и пропоет: „А вот и наш славный парень, а вот и наш славный парень!" Тюрьма никогда не уходит. Тебе всегда дают пожизненное. Или, вы думаете, можно забыть запахи, звуки, страхи, сомнения, неизвестность, драки, холод, жару, круги по двору, угрозы, предупреждения, косые взгляды, розочки, шаги за спиной, крики, приказы, издевательства, унижения, ржавые решетки, обшарпанные стены, фисташковую краску на них, вонь дерьма, жратву, которая воняет дерьмом? Сеньоры и сеньориты, дамы и господа, мальчики и девочки: ЧЕЛОВЕК ВЫХОДИТ ИЗ ТЮРЬМЫ, НО ТЮРЬМА НЕ ВЫХОДИТ ИЗ ЧЕЛОВЕКА. Точка. Не верьте адвокатам, священникам, судьям, психологам, соцработни-кам, самоотверженным мамашам, счастливым детишкам, заботливым падре, добросовестным работодателям. Тюрьма никогда, никогда, никогда, никогда не выходит. Она остается в нутре, и ее нельзя удалить, как кисту. Ты можешь это понять, Марина? Будь так любезна, сделай усилие и в качестве синаптической тренировки синергетической эмпатии влезь в мою шкуру и подумай, что ты со мной творишь. Пожалей меня немножко, сеньора из Лас-Ломаса, или Сан-Анхеля, или Педрегаля, или Санта-Фе, или откуда тебя там принесло, и не появляйся здесь больше. Если ты уйдешь сейчас, мне будет больно, как только ты уйдешь, безумное желание, чтобы ты была рядом, начнет трескаться, испарится возможность быть вместе, затеряется где-то твоя нагота, которой я так жажду, но я лучше быстро истеку кровью разочарования сейчас, чем высохну потом, когда вся моя жизнь будет завязана на тебе, а ты вдруг исчезнешь. Оставь меня в покое. И вообще всех зэков в этой тюрьме оставь в покое. Не возвращайся со своей толпой балетных красавиц и андрогинных красавцев бередить нам душу, она у нас и так не на месте. Да, от твоих танцев, и твоих девочек, и твоих мальчиков веет ветром свободы, становится легче дышать, но вы уходите, а ваш воздух остается и гниет здесь день ото дня. Ты не представляешь себе, Марина, как он смердит. Проникает к нам в кровь, окисляет ее, и она становится комковатой едкой сывороткой. Вы нас душите. Не возвращайтесь в наши края.

Не рискуй своей удобной благостной жизнью. Не ставь на пару двоек, когда у тебя каре тузов. Там ты уже выиграла. Не приходи сюда, не проигрывай, не строй из себя героиню сериала, которая, желая страсти, или желая приключений, или просто желая, покидает свою замкнутую вселенную, выстроенную вокруг спокойной и крепкой любви между мужчиной и женщиной, любви, о которой можно только мечтать. Глубоко вдохни и сосчитай до десяти, а лучше — до ста, а лучше — до миллиона, прежде чем прийти сюда. Подумай, поразмышляй. И даже когда будешь уже садиться в машину, поверни головку и окинь взглядом все, что ты покидаешь. Поверь мне, я знаю, что говорю. Нет ничего, слышишь, ничего лучше свободы. Вообще ничего.