Спасти Вождя! Майор Пронин против шпионов и диверсантов
Шрифт:
– Понимайт. Попал под грузовик, но пришел на обед. Хотя и на костылях. Советские журналисты несгибаемы. Фарс. Просто фарс.
– Пожалуй. Но ты умеешь работать в этом жанре. Будь я Немировичем-Данченко или Таировым – только в фарсах тебя бы использовал. А выглядишь ты неплохо для раненого! Бодро выглядишь. Прямо как я в молодости. Эх, где та молодость... А что мы имеем по кремлевскому предателю?
– Изучаем людей. С Бронсоном общались трое, да и то – мимолетно. Один – знаменитый искусствовед Захарьин. Глава комиссии по музейному наследию Кремля. Уважаемый человек. Награжден советской властью. По биографии бесконечно
– Ничего себе – не более. Работайте с ним.
– Третий – замнаркома финансов Спиридонов. Он в эти дни регулярно бывает в Кремле по службе. Бронсон брал у него интервью. Больше ни с кем из тех, кто работает за кремлевскими стенами, американец не общался. Хотя, конечно, предателем может оказаться и человек, не знакомый с Бронсоном лично, – вздохнул Пронин.
Пронин заранее занял столик в «Метрополе». Выпил стакан лимонной воды и заказал кофе по-турецки. Тут-то и появился Бронсон.
– Мой друг, что я вижу? – спросил он по-русски, показывая на костыли.
– А вы не читали сегодняшнюю прессу? Я попал под грузовик.
– Под грузовик? Господи, почему вы не в больнице? Это же опасно! – запричитал Бронсон через переводчика.
– Ерунда. Только ноги и пострадали.
– Я вижу, у вас и на лице шрамы. Ах, эти проклятые грузовики! Сколько от них неприятностей!
– Давайте не будем говорить о дорожных неприятностях. Я чувствую себя вполне сносно и готов по этому случаю зверски напиться!
– Но костыли! На них страшно смотреть!
Пронин разглядывал Бронсона. Румяный, чисто выбритый. Настолько чисто, что Пронин машинально дотронулся до собственной щеки – и почувствовал легкую щетину. Настоящий денди этот Бронсон! Нам еще далеко до таких стандартов элегантности. И пахнет от него приятно: свежестью, но без приторности. Умеет человек пользоваться одеколоном, знает дозу.
– Я постепенно привыкаю к русскому обычаю весь день пить водку. Первое время голова болела нещадно. А теперь с удовольствием пью. Что я буду делать в Америке? У нас этого не поймут, придется отвыкать.
– Что же, ваши знаменитые ковбои и шерифы, которых мы любим по кинолентам, пьют только по вечерам?
– Да нет, они тоже пьют весь день. Но не водку, а виски.
– А, ну, да, это совсем другое дело. Виски я вам не предлагаю. Пить виски в России глупо. В России надо пить водку и грузинские сухие вина. А еще – баловаться коньячком из наших Закавказских республик. Подойдут еще шампанское из Нового Света и Абрау и сладкие массандровские вина. Но я не люблю сладких вин. Но, если вы хотите, могу заказать вам массандровского «Черного доктора». Хотите?
– Это сладкое вино?
– Десертное. Есть и портвейны высокого качества.
– Портвейн располагает к сигаре, к размеренной беседе. А мне хочется борща и энергичного интервью. Так что остановлюсь на водке.
– Не скрою, мне приятен ваш выбор. Как русский человек, я испытываю к водке патриотический сантимент.
– Она хороша и без всякого патриотизма. Отменный продукт. Вашу водку будут покупать во всем мире. Знаете, почему? Таковы законы рынка. Когда
Пронин дипломатично кивнул:
– Да мы и рады. Только многие государства, да и корпорации до сих пор относятся к нам как к изгоям. Не дают торговать на равных!
– Ну, это дело времени, – сказал Бронсон, отхлебнув лимонной воды. – Я вам вот что скажу. Если Советский Союз и дальше будет стоять как мощный крейсер, если ваше правительство сохранит стабильность – рано или поздно вас признают все государства и все корпорации. Поверьте, это просто дело времени.
Принесли нарезанные калачи, вологодское сливочное масло. Наконец, разлили по тарелкам борщ.
– Как у вас называют густой борщ?
– Наваристый. На свежей, жирной говядине, – наугад ответил Пронин, не привыкший вмешиваться в епархию Агаши.
– Украинский?
– Борщи любят на Юге России и на Украине. Впрочем, в наше время весь Советский Союз уминает борщи за милую душу. Так что можете смело называть это блюдо советским.
– Так я и напишу. Вся Америка узнает советскую кухню. А каковы ваши гастрономические вкусы?
– Вопрос для интервью?
– Конечно. Нам интересно знать, что может себе позволить король советской прессы.
– Любите вы преувеличивать, – смущенно улыбнулся Пронин. – У меня на столе все то, что может себе позволить квалифицированный рабочий. Люблю блины и оладьи со сметаной. Яблоки. Моя хозяйка наловчилась жарить котлеты. Практично и вкусно! А жареная картошечка – с лучком, да еще и залитая яйцами? К ней подать огурчиков соленых, огурчиков свежих, квашеной капустки и кубанский помидор. И укропчику! А еще – теплого калача с маслицем. К чаю с лимоном хорошо бы калачика с черной икрой. И тоже, чтобы теплого! – Пронин разбередил себе аппетит и в два счета доел большую тарелку борща.
– Вкус у вас неплохой.
– У нас говорят: губа не дура, – изрек Пронин, пережевывая мясо.
– Нашим читателям ваши любимые блюда покажутся экзотикой. Это хорошо. Экзотика привлекает. Позвольте следующий вопрос. Вот вы живете в респектабельном районе Москвы. У вас квартира со всеми удобствами. А большинство рабочих в СССР живут в общих квартирах, даже в бараках. Барак – это нечто вроде казармы, но не для солдат, а для рабочих.
– Я знаю, что такое барак, – улыбнулся Пронин. – Французское слово, кажется. Это временное жилье. Мы строим новые заводы, разворачиваем большие стройки и не успеваем строить для рабочих достойные дома. Тут нечем гордиться, это скверно и постыдно. Временные трудности, как мы говорим.
– Где же равенство? У вас квартира, а у кого-то – угол в бараке?
– Не все сразу, друг мой. Когда-то наши аристократы жили во дворцах, а у бедняков были избы, похожие на гробы. Господа Рябушинские могли купить весь мир – а фабричный рабочий не умел писать. Сейчас такой разницы нет. У нас страна равных возможностей. И деньги не во главе угла.
– Это я заметил. Тогда – еще вопрос. Ваша пропаганда готовит к войне. Даже детишек готовят к труду и обороне. Как вы оцениваете эту политику?