Спастись ещё возможно

Изборцев Игорь Александрович

— Пойдем, — сказал сержант, — нам еще далеко.

— А эти? Как с ними? — поинтересовался Прямой и посмотрел в горящие глаза Вахи, словно пытающиеся даже и на расстоянии достать и спалить огнем ненависти.

— Да Бог с ними, — махнул рукой Сержант, внимательно разглядывая разгребающего руками мох Ахмета, — Что с этим парнем?

— Странное дело, — Прямой пожал плечами, — медведь откуда-то взялся, в самый, что ни есть интересный момент… Вот такая история.

— Занимательная, — согласился сержант. — Выходит, медведь нас спас? Вот ведь как! Не оставляет, преподобный своими молитвами. Моли Бога о нас, преподобный наш

отче Сергие, — Сержант перекрестился и, ничего не объяснив, коротко распорядился:

— Надо идти, потом все обмозгуем. А они пусть остаются, пускай посидят тут. Оружие их заберем.

Напоследок, уже в удаляющие спины, Ваха, сотрясая стерегущую его сосенку, что-то прорычал на своем утробном горском наречии. Но это его проклятие так и осталось с ним рядом, лишь добавив яда в и без того изгаженный ненавистью воздух…

Они быстро удалялись. Прямой напряженно думал: рассказывать ли про Лешу-Алексея, про Охотника, которому по гроб жизни теперь обязан. “Нет, не стоит, — пожалел он Сержанта, — да и соврать мог чеченец. Мог, хотя, на правду похоже…”

У Сержанта же словно открылось второе дыхание. Он даже казался бодрым. “Может, и правда, — засомневался Прямой, — может быть, сгустил краски и рана не такая опасная? Дай-то Бог…”.

Отойдя с километр, они спрятали в приметном месте, под согнутой буквой “с” сосной, оружие чеченцев и часть ставшей теперь в обузу собственной амуниции. “Вернемся потом”, — сказал, будто пообещав кому-то, Сержант. Поначалу он взял такой темп, что Прямой едва поспевал, но постепенно шаг пришлось сбавить. Опять начался смешанный лес, идти стало труднее: потянулись кустарники и мелкие овражки. Через полчаса они подошли к ручью. Вода шумела где-то внизу, в глубине оврага, но обрыв был слишком крут, чтобы в этом месте спуститься. Минут десять они пробирались сквозь чащобу краем оврага, прежде чем обнаружили более-менее удобный спуск. Похоже, раньше тут была тропинка. Сержант вдруг зашелся кашлем, да так, что никак не мог остановиться. Он прикрывался рукой, но Прямой заметил на его ладони кровавые сгустки. “На характере держится, — понял он, и сердце его защемило.

Они спустились и сразу приникли к воде, шумно перекатывающейся через явно искусственные запруды. Рядом прямо на берегу виднелись руины какой-то постройки. Каменное, сложенное из плитняка основание еще уцелело, а верхняя деревянная часть полностью обрушилась.

— Мельница, — отдуваясь прохрипел Сержант, раз за разом погружая лицо в ледяную воду, — старая подливная мельница. Плотина была и колесо. Под него шла вода и вращала вал, а тот приводил в движение механизм.

Прямой пригляделся и увидел на отдалении огромные каменные жернова, гигантские шестерни и валы.

— Откуда здесь мельница, в такой глуши? — удивился он.

— Люди… — Сержант оторвался от воды и перевел дух, — люди жили, вот и мельница.

“Люди, — размышлял Прямой, — тут жили люди. Мололи зерно, пекли хлеб и жили. Где хлеб, там можно жить…” Мысли ворочались с трудом, как будто прилипая одна к другой. Он вдруг вспомнил о вопросе, который долго вертелся на языке, но все никак не удавалось спросить.

— Сержант, — набравшись решимости, спросил он, — там, в Афгане, ты рассказывал как-то про семью пастуха. Ты тоже в них стрелял?

Сержант несколько помедлил, но ответил:

— Помиловал меня Бог, не назначили меня тогда. Не стрелял я.

— А если бы назначили?

—

Не знаю, — искренне признался Сержант, — я просто не знаю. Но раз Господь отвел, значит не должно было этого быть.

Прямой перевел дух. Неизвестно отчего, но ему стало легче. Не оттого, что пожалел он каких-то там неизвестных афганцев. Нет. Просто вдруг рядом с Сержантом стало ему теплей и радостней. Радостней и теплей…

Сержант лежал на спине у самой кромки воды и тяжко дышал.

— Сергей, послушай меня, — обратился он вдруг к Прямому, — мне осталось недолго.

— Откуда ты знаешь? — попытался, было, успокоить Прямой. — Отдохнем и дальше двинем. Здоровья у тебя хватит…

— Нас многому учили, — не слушая его, продолжал сержант, — и работать на пределе сил тоже. Так вот, свой лимит я уже исчерпал. Ты вот что… Ты меня похорони. И имя, имя мое запомни — Роман. Лады?

— Да, — ответил Прямой, сразу вспомнив свои странные сны (ведь так и есть: Роман!).

— Вот и познакомились, — Сержант улыбнулся, — Хотя, будто год уж знакомы — столько всего накрутилось за это время. Ты, Сергей, вот что, ты доведи дело до конца, передай эти хреновы документы… что бы не зря, значит, весь сыр-бор. Лады? И еще одно сделай обязательно: в церковь сходи, отпевание по мне закажи. Имя мое теперь знаешь, оно только и нужно для отпевания. Господь все остальное Сам управит. Обязательно сделай. Если про Лешку что узнаешь, — ну, что не жив, — тоже самое сделай. Лады, Сергей?

— Да, — пообещал Прямой, — только не понимаю я ничего в этих церковных тонкостях.

— Все узнаешь, попомни, что Лешка тебе говорил. А сейчас пойдем, пока еще могу. Можно и тут, конечно, помирать, но, чувствую, надо идти, надо…

Это самое “надо” и двигало ими. Час, два… а может быть и не час, и не два, а всего каких-нибудь пятнадцать минут? Прямой просто забыл о времени. Он еще никогда не жил с таким напряжением сил, на краю физических возможностей или, скорее, за краем. Он уже не думал о том, что сил не осталось, просто раз от разу переставлял ноги, поддерживал норовящего вот-вот упасть Сержанта и приближался к какой-то неведомой ему цели. Шаг за шагом…

А в голове, словно колесо обозрения в ботаническом саду рядом с Зеленым театром, только обратным порядком, раскручивалась спираль времени. Он перескакивал от одной раскачивающейся кабинки к другой, и с каждой открывался свой временной горизонт. Он всматривался в эту знакомую, полузабытую даль. Все это было, было…

* * *

Ретроспектива. Сергей Прямков

Боксом он стал заниматься с четырнадцати лет в пику отцу с его репутацией и партийным авторитетом. Добился неплохих результатов и дважды был чемпионом области среди юношей…

Ему нравился бокс, и ему нравилось быть настоящим мужчиной. Часто он подолгу рассматривал в зеркале свое лицо и старался придавать ему жестокое, безжалостное выражение, свойственное, как думалось ему, настоящим мужчинам. Он любил свое лицо: выразительные темно-серые глаза, красиво очерченный прямой нос, твердый волевой подбородок… И только жесткости, жаль, было пока маловато (это придет позднее, после армии, где на одной из тренировок ему свернут на бок нос, и после зоны, где его характер действительно затвердеет и наполнит металлом голос и взгляд). Он хотел быть таким, как Рэмбо, как другие герои любимых боевиков, потоком обрушившихся на постсоветскую молодежь…