Специальный приз
Шрифт:
И тут, откуда ни возьмись, возник корреспондент. Он был в очках и черной кепке, с магнитофоном через плечо. Все расступились, корреспондент проник в середину и, сунув Филимонову под нос микрофон, стал знакомиться. Против знакомства Васька, сразу видно, не возражал, но, кроме своей фамилии, ничего сказать не смог. Корреспондент поморщился и переключился на девчонок. Здесь все пошло как по нотам. Наташка Клюева сказала, что они никогда не думали, что турбину делать так интересно, что после школы многие из нас, наверное, придут на завод продолжить славу
Корреспондент оживился и для начала спросил, мечтаю ли я работать на станке моего отца.
Я ответил:
— Ясное дело, мечтаю.
Но в этот момент Гарик влез с подробностями:
— Его сюда допускать нельзя. У него по труду пара.
Все засмеялись. Корреспондент щелкнул кнопкой. Такой материал его не устраивал.
Вечером отец спросил:
— Что за двойка?
Было ясно, что он слышал все до последнего слова.
— За крючки, — признался я.
Отец вздохнул.
— Знаешь, как трудно! — сказал я. — Проволоку загибаешь, потом с одной стороны расплющить надо, чтобы отверстия поместились для шурупов. И еще сверлить… Даже ты за урок больше двух крючков не сделаешь.
— А ты сколько сделал? — спросил отец.
— Ни одного.
Я хотел уже сознаться, что вместо работы мы с Гариком прожигали лупой стол, но отец встал и ушел на кухню.
На следующий день по расписанию был труд. По правде сказать, в мастерскую меня совсем не тянуло. Не очень-то приятно, когда над тобой смеются. А исправить «банан» не было никаких шансов. Все ребята делали молоток. Из обычной железяки. Это было куда сложнее крючков, за которые я получил двойку.
На первом уроке Гарик читал доклад о свойствах металлов. Васька играл с соседом в морской бой, а я гадал, удастся мне до конца четверти исправить двойку или нет.
Когда доклад был на середине, учитель труда, Петр Максимович, поднял Ваську и спросил:
— Филимонов, что такое флюс?
Васька глупо улыбался и молчал как пень. Он только что убил крейсер и никак не мог понять, при чем здесь флюс. Гарик надул щеку и тыкал в нее пальцем. Васька с облегчением вздохнул и ляпнул:
— Это когда зубы болят.
Все засмеялись. Когда смех кончился, учитель спросил меня. Про флюс я помнил и сказал:
— Это специальная смесь. Применяется при выплавке чугуна, чтобы отделить железо от примесей.
— Хорошо, — сказал трудовик, — садись.
У меня замерло сердце — бывают же на некоторых уроках отметки за ответы с места. Но Петр Максимович даже не дотронулся до журнала.
Когда Гарик кончил доклад, все разошлись по верстакам. Я достал из ящика свой молоток. По правде сказать, это была обыкновенная железка. Все, что я успел за три урока труда, — написать медным купоросом свою фамилию.
Теперь я окончательно убедился, что труд — самый трудный предмет.
Сложней всего было просверлить два отверстия и сделать из них дырку для ручки. Я пошел к сверлильным станкам. Здесь стояла толпа, а Шурик с Васькой наперегонки сверлили дырки в подставках для батареек. Это был специальный заказ для кабинета физики.
Шурик демонстрировал высший класс. Пока Филимонов сверлил одну дырку, у него получилось три. Васька прибавил скорость, но запорол подряд две подставки. Силы, сразу видно, были неравные.
Я занял третий станок, зажал заготовку в тисках и нажал кнопку. По металлу я никогда в жизни не сверлил. Сверлить по дереву было просто, а здесь сверло почему-то скрипело и не хотело идти в глубину.
— Это что за толпа? Быстро по своим местам!
Зрители разбежались, а Петр Максимович сказал:
— Кораблев, как же ты сверлишь? Разметка у тебя где? Пойди посмотри технологическую карту.
Самое обидное, что про разметку я знал. Просто забыл, что в центре отверстий нужно сделать углубление керном, а без этого сверло в металл не войдет.
Технологическая карта висела возле окна. Здесь изображалось по операциям, как изготовлять молоток. На бумаге выходило, что на свете ничего проще нет. Но на самом низу было написано, что по программе на изготовление молотка положено двенадцать часов.
Я похолодел: до конца четверти осталось всего четыре урока.
Сделав разметку, я снова включил станок. Теперь все было по науке, но сверло все равно не сверлило. От злости я повис на рукоятке всем телом. Тут кто-то схватил меня за руку. Это был Шурик.
— Ты что? Сверло сломаешь! Пока дырка не началась, давить нельзя. Давай помогу.
— Нет, — сказал я. — Сам сделаю.
Я стал давить потише. Шурик отошел. Сверло медленно полезло вглубь. Когда я начал второе отверстие, подскочил Гарик:
— Эй, мастер-ломастер! Смотри, дырки кривые.
Получив пинок, Гарик удалился. Я посмотрел на заготовку и чуть не заплакал от обиды. Все дырки на самом деле были не на одной линии. Я разжал тиски, швырнул молоток в ящик для стружки и выбежал из мастерской.
Теперь у меня не оставалось никаких шансов…
В туалете меня нашел Шурик. Он держал в руках мою заготовку.
— Ты зачем выбросил? Ее исправить можно. Для ручки побольше дырку распилишь, и все.
Домой мы возвращались вместе с Гариком. Настроение у меня было невеселое. При всем желании было трудно поверить, что мой молоток еще можно исправить. Гарик тоже был огорчен: учитель труда не поставил ему отметку за доклад.
— Так нечестно, — сказал Гарик. — Я старался, а он…