Спитамен

Кариев Максуд

Всякий раз, когда он вспоминает Клита, сердце сжимается. Зачем же Небу было угодно, чтобы именно он подвернулся ему под горячую руку?!

Подходила к концу минувшая осень, завершался сбор винограда. Македонцы и греки начали готовиться к торжествам, ежегодно устраиваемым в честь Диониса, бога плодоносящих сил земли, растительности, виноделия. В эти дни совершались особенно щедрые жертвоприношения божеству, именуемому в далекой Греции Бахусом и Вакхом. А кому не известно, что Дионис — главный воспеватель вина? Вино и лилось рекой. Что ни день, то пир.

На пирах, как всегда, присутствовали личная охрана царя и высшие военачальники. Отчаянные смельчаки в бою, отмеченные наградами. Те,

что были постарше возрастом, похвалялись участием в сражениях еще при Филиппе, отце Александра; но и молодым было чем гордиться, и они, захмелев, старались перекричать звонкими голосами седых полководцев, рассказывая о своих подвигах в последних удачных сражениях. Царь слушал и про себя усмехался. Он хорошо знал цену каждому. Среди них были и способные военачальники, и опытные чиновники, а также краснобаи — лицемеры, шутники и льстецы. Без последних царю, конечно, было бы на пиру скучно. Именно они шутками, остротами, комплиментами в адрес царя привносили в разговор живость и придавали торжеству необходимый блеск. Они были царю по душе еще и потому, что не бахвалились собственными подвигами, а с восторгом говорили о заслугах самого Александра, который не мешал им болтать и снисходительно улыбался.

На пирах присутствовали согдийские, бактрийские, персидские аристократы. И вряд ли среди этой перепившейся братии они чувствовали бы себя уютно, если бы царь внимательно не следил за тем, чтобы их самолюбие не было задето грубым словом какого-нибудь из гиппархов, которые под воздействием вина начинают вести себя с варварами вызывающе. Еще и делают недовольный вид, когда царь оказывает местным аристократам покровительство. Не понимают, глупцы, что он, хотя и увенчан короной великих персидских царей, не менее, а гораздо более их остается верным эллинству. Но в отличие от них он понимает, что невозможно проводить эллинизацию Востока путем насилия — подчинением и уничтожением завоеванных народов, а наоборот, необходимо всячески способствовать слиянию их с греками. И лучший способ достичь этой цели — смешанные браки. Царь подал личный пример. Есть у него и последователи…

На последний пир, который подводил итог празднествам в честь Диониса, Александр явился в азиатском одеянии. Надел халат, подаренный ему Хорезмшахом Фарасманом, на голову водрузил усыпанный бриллиантами колпак. Он не пренебрегал возможностью произвести благоприятное впечатление на местных вельмож, прибегая даже к такому способу. Он произвел эффект, которого ожидал. Когда он вошел в одежде восточных царей в огромный зал, где за длинными, уставленными дорогой посудой и всевозможными яствами столами восседали пирующие, то на несколько мгновений воцарилась тишина. Все устремили на него глаза.

— О великий!.. — произнес восхищенно кто-то из местной знати. — Вы достойны еще большего уважения согдийцев!..

— И бактрийцев!.. — раздалось, как эхо.

— И персов!..

— И хорезмийцев!..

Зал взорвался аплодисментами и восторженными криками. Вынуждены были встать в едином порыве даже те, кто считал, что он стал пренебрегать традициями собственного народа и чуть ли не готов обратиться в чужую веру.

Царь приветствовал всех, вскинув руку, и направился к торцу стола на свое место. Мимоходом хлопнул по плечу Клита, пожалуй, он был единственным, кто не встал при появлении царя. Он нередко позволял то, на что не осмелился бы никто другой. Но в этот раз царь знал, чем он обижен. Не так давно Клит получил новое назначение. Александр решил послать его в Бактрию сатрапом вместо престарелого Артабаза. Пусть себе правит, лишь бы не сеял смуту. Но Клит воспринял это высокое назначение как ссылку, понимая, что царь решил отдалить его от себя. По сути так оно и было. Надоело, что всюду, где только

может, похваляется тем, что спас царю жизнь при Гранике. Александру не раз доносили: он в кругу друзей иронизирует над тем, что царь нарек себя сыном Аммона. И вряд ли Александр долго терпел бы это, если бы они не дружили с юности. Да и образ Ланики, к которой они оба относились нежно, как к матери, усмирял его. Александр решил навязать проскинезу соотечественникам, чтобы она вошла в обычай. А для этого следовало заранее изолировать, по крайней мере, самых опасных и последовательных противников старинного восточного обычая.

Виночерпий поспешил к царю.

— Выше голову, Клит!.. — весело воскликнул Александр, подставив серебряный кубок под струю с бульканьем льющегося из кувшина вина.

Выпито уже было порядочно. Это было заметно по румяным лицам и блестящим глазам. И снова все наполнили кубки.

Вино разгорячило гостей, развязало языки. Сидящие вблизи царя льстецы завели речь о Диоскурах и Геракле, героические деяния которых представлялись им ничтожными по сравнению с успехами Александра. Казалось, конца не будет славословиям…

Клит поднял отяжелевшую от вина голову и стукнул о стол кулаком.

— Где традиции благородных эллинов? Сколько можно пресмыкаться перед царем? — произнес он, с трудом шевеля языком. — А что он, собственно, совершил достойное подобных похвал? Все его победы — это заслуга македонцев!..

Царь побледнел, глаза его полыхнули синим огнем, но он заставил себя улыбнуться и свести все к шутке.

— Ты прав лишь в том, Клит, что мои благородные рыцари сгустили краски, — сказал он. — Слава царя — это, конечно же, всего-навсего отблеск славы его армии!..

Кто-то без малейшего риска вызвать гнев царя ринулся эту мысль оспорить. Поднялся шум. Тут заиграла музыка, и спорящие стихли. Двое греческих рифмоплетов под аккомпанемент струнных инструментов запели насмешливые куплеты, в которых намекалось на позорное поражение македонского вспомогательного корпуса при Политимете. Царь и сам был причастен к этому поражению: не кто иной, как он, выделил недостаточно крупные соединения и не позаботился назначить толковых военачальников, не согласовал с ними определенного плана действий. И ему, разумеется, было на руку, что в этой неудаче винили только военачальников.

Военачальники — македонцы зашумели, выражая протест. Несмотря на это, царь и его послушное окружение смехом и криками поощряли греков продолжать.

Это не могло не возмутить Клита, дружившего со многими из тех, кто пал в том бою. «Как они смеют насмехаться над их памятью?! — возмутился он. — Ведь они сражались до последнего и все пали смертью храбрых. Ни один не бежал с поля боя, покинув товарищей!..» Покачиваясь, он медленно поднялся и, глядя исподлобья на певцов, громко произнес:

— Недостойно в завоеванной стране в присутствии варваров насмехаться над македонянами, которые, если и биты, все одно — выше греческих шутов!..

Александр резко поставил кубок, расплескав вино. Он и трезвый не позволял себе перечить, а тут, подогретый выпитым, вспыхнул, как сухая трава от искры.

— Сядь!.. — громовым голосом приказал он, думая, как побольнее уязвить распоясавшегося друга. — Высокой памяти достоин не тот, кто бит!.. В благословенной Элладе ставят памятники героям, а не трусам! А если кто пытается из трусов сделать героев, значит, у него самого отваги не более, чем у них!..

Клит зло усмехнулся, испепеляя царя горящим взглядом. «Что ты сказал?.. В присутствии стольких людей ты позволил себе назвать меня трусом?.. Да я даже перед тобой никогда не гнул спину, как эти льстецы, без которых ты жить не можешь…» — подумал он и, высоко подняв руку, громко, так, чтобы всем было слышно, спросил: