Спитамен
Шрифт:
Это известно только местным жителям, чабанам и охотникам. Они медленно перемещаются по степи, верхом на рослых верблюдах перегоняют с места на место многочисленные отары. Животные сами находят себе прокорм в седловинах между холмами и барханами, хотя степь сейчас занесена снегом.
Вокруг разбросаны во множестве большие и малые соленые озера, которые не замерзают и в лютый мороз. По весне, когда тает снег, они становятся огромными, и, бывает, с одного берега не видать другого. К концу же лета они превращаются в небольшие болотца, где находят себе пристанище одни только лягушки. Осенью, с началом дождей, степь вновь преображается. Повсюду бегут коричневые потоки воды, спешат к озерам. А там снег, там и весна…
Видно, сами Боги создали в этих труднодоступных
Если взобраться на холм, на тот, что повыше, и оглядеться, можно увидеть вокруг сверкающие, словно осколки разбитого зеркала, озера, обрамленные зарослями камышей, зелеными летом и рыжими по осени и зимой.
…Огромный шар солнца, прижатый к горизонту тяжелыми облаками, вдруг лопнул и разлился по всему горизонту обжигающим соком. Над краем земли вытянулась, трепеща, золотисто-алая лента с темными полосами облаков; на ее ярком фоне четко видны силуэты двух всадников. Они ехали сначала прямо, потом повернули в сторону, тогда как хорошо знающий степь всегда едет только прямо. Нетрудно было догадаться: они что-то ищут и толком не знают, куда держат путь. Они то исчезали среди покатых холмов, то вновь возникали и с каждым часом приближались к Соленому озеру, или, как его еще называли местные жители, пасынку Меотидского моря. Когда они достигли камышовых зарослей, уже почти стемнело, и в редкие просветы среди туч заглядывали звезды. Всадники расседлали коней, решив, как видно, тут переночевать. Земля была кое-где покрыта тонким слоем снега, а кое-где вовсе голой, и им не представляло труда насобирать сухой травы и камыша для костра; хватило и постелить под снятые с коней попоны, на которых оба и расположились по разные стороны костра. Один сидел, подобрав под себя ноги, и помешивал в костре палкой; другой полулежа потягивал чилим с добавлением ароматной травы, от которой приятно кружится голова и становится невесомым тело. Судя по выговору, они нездешние, не степняки. Тот, что сидел, коренаст, полноват, лицо одутловатое, хмурое; второй же, потягивающий чилим и не спешащий передавать его напарнику, долговязый и поджарый, напоминающий высохшее дерево, голос у него тихий и вкрадчивый.
— И что я тебя послушался?.. — посетовал толстяк и повернулся к костру спиной, поскольку она начала у него зябнуть. — Обещал легкой заработок… Груду золота… Как бы нам своих голов не лишиться!
— А ты привык к легкой жизни, — осклабился худощавый. — Украл и несколько дней сыт… А сейчас, если повезет, всю жизнь будешь сытым и одетым, да еще и наложницами обзаведешься, ха-ха-ха!.. Ты мне всегда казался отчаянным джигитом, вот я и выбрал тебя. Думаешь, никого больше не было, чтобы взять с собой? Ого, желающих заработать полно! Мужчина должен уметь рисковать!..
— Уже который месяц мы каждый день головой рискуем!..
— На, покури. Да перестань ворчать, — сказал худощавый и протянул напарнику чилим. — И не забывай, что из этого чилима сам тесть великого Искандара курил!..
Толстяк опять повернулся лицом к костру и жадно затянулся.
— Я думал, за неделю управимся… — проворчал он, прикрыв глаза и блаженно улыбаясь от удовольствия.
— Ха!.. — воскликнул напарник и шлепнул палкой о землю, метя в подобравшегося к костру варана, тот шмыгнул в сторону и исчез в темноте, зашуршал в отдалении среди камышей. — Возьми, к примеру, дехканина: сколько дней ему нужно, чтобы вспахать землю? Затем посеять?.. А после этого он полгода ждет урожая. И не просто ждет, а трудится не покладая рук: полет, поливает, взрыхляет землю, от птиц и насекомых оберегает поле. И хорошо, если того, что он соберет, хватит до следующего урожая!.. А у скотоводов сколько забот, ты знаешь?.. Ничего ты не знаешь! Сколько лет ему приходится ждать, пока теленок превратится в корову или быка?.. Ага, понятия не имеешь, привык хапать чужое,
— Ну, ну, ты не слишком расходись!.. — проговорил, нахмурясь, толстяк, в голосе его послышалась угроза. — В нашей воровской среде я не знаю никого, кто бы мог соперничать со мной. Это тоже своего рода искусство. Попробуй-ка у скупца выудить кошелек, если он зажал его в руке, засунутой в карман! Или из-под сидящего в седле седока увести коня так, чтобы он не заметил!..
— Не бахвалься! Как что посерьезнее, так ты за моей спиной прячешься!..
— Я?.. — возмущенно ткнул себя пальцем в грудь толстяк. — Ври, да не завирайся! Могу ли я спрятаться за твоей спиной, если она уже одной моей ляжки? Ха-ха-ха!.. — на него начала действовать травка; оборвав смех, он сощурил глаза. — Жалею, что связался с тобой! Меня порой пробирает мороз, когда ты едешь вслед и утыкаешься взглядом в мою спину!
— Чего это вдруг?.. — сделал удивленное лицо худощавый.
— Как скорпион, в любой момент можешь ужалить.
— Зачем? Ведь одному в этих гиблых местах делать нечего.
— Чтобы денег ни с кем не делить!.. Зачем… — усмехнулся толстяк и вновь затянулся чилимом.
— Твои карманы полны денег? — спросил худощавый и захохотал.
— Сам же говоришь, что получим много золота, если прознаем, где логово Спитамена…
— Тсс!.. — прижал к губам указательный палец худощавый и, вскочив, осмотрелся вокруг. Было темно и тихо, лишь шелестели от ветра камыши. — Как могло тебе такое в башку прийти?! Я и свою долю тебе отдам! Мне денег не нужно, их у меня хватает. Мне бы только свести с ним счеты… — мечтательно проговорил он.
— Счеты?.. — разинув рот, вытаращился толстяк и тут же рассмеялся: — Говорят, блохи тоже сводят со львом счеты!..
Худощавому не хотелось продолжать разговор на эту тему, он стиснул челюсти, и желваки резко обозначились у него на скулах. «Что там спорить? После Наутаки мы повязаны одной веревочкой», — подумал он, и, чтобы перевести беседу в иное русло, он сказал:
— Пошарь-ка там в хурджине, не осталось ли чего пожевать…
Толстяк вернул ему чилим, дотянулся до хурджина и, придвинув его ближе, вынул из свертка кусок сушеного мяса и испеченную в золе лепешку. Положив мясо на лепешку, порезал его на тоненькие ломтики.
Заморив червячка, они подбросили в костер сухого камыша и улеглись спать, укрывшись с головой чапанами. Стреноженные лошади паслись неподалеку, пофыркивая и позвякивая сбруей.
Кобар сказал правду, в деньгах он давно не нуждался, с тех пор как нанялся в услужение к Оксиарту. А отважиться на столь рискованное предприятие его подтолкнула собачья преданность хозяину.
Он заранее предполагал, что дело кончится только этим и потому долго не говорил Оксиарту о том, какие ходят разговоры в Мараканде о его дочери Равшанак и Спитамене. Ведь на чужой роток не накинешь платок. А болтали такое, что многим не сносить головы, если об этом узнает царь. Спитамен будто бы дважды совершал налеты на Мараканду из-за Равшанак; у него с ней якобы давняя связь: в последний раз он будто бы, уже взяв Мараканду, отказался от штурма цитадели, где укрылись близкие царю юноны, уступив мольбам Равшанак, которая согласилась ради этого провести с ним ночь…
Шила в мешке долго не утаишь. В конце концов пришлось Кобару рассказать обо всем хозяину, рискуя навлечь на себя его гнев. Оксиарт не то что гневаться, дара речи чуть не лишился. Побледнел, руки затряслись; схватившись за подлокотник кресла, опустился в него и, подперев ладонью лоб, несколько минут не мог произнести ни слова. Велев Кобару сесть рядом на скамью, поближе, он наклонился к нему и сдавленным, слабым, как у больного, голосом сказал:
— Моя дочь себе этого никогда не позволит. Мои враги ищут не прикрытые латами места, чтобы нанести удар. И сплетни эти будут служить им оружием до тех пор, пока Спитамен жив… — он сделал пальцем знак, чтобы Кобар придвинулся еще ближе: — У меня много золота. Я сейчас во много раз богаче, чем был. Будет щедро вознагражден тот, кто заткнет рты этим негодяям, с языков которых каплет яд…