Спор с безжалостной судьбой: Собрание стихотворений

Померанцев Кирилл

«Мне снова снился всевозможный вздор…»

Мне снова снился всевозможный вздор: Что я карабкаюсь на Гималаи, Что разрешён неразрешимый спор О Боге, о бессмертии, о рае. Я видел флорентийские дворцы, Где спят атласно-кружевные дожи И нежатся святые мертвецы, Безликие шагреневые рожи. Мне чудилось шуршание беды В фантасмагории двойного зренья, И я среди всей этой чехарды Не то творец, не то её творенье.

«Мне

совершенно безразлично…»

Мне совершенно безразлично, — Что неприлично, что прилично, Что тошнотворно, что смешно: Мне совершенно всё равно. Что помню? Вереницу войн И вереницу революций, Глухой аэропланный вой Да невозможных конституций Крушение наперебой. Блажен, кто этой жизни рад, Кто каждый миг благословляет. Но тот блаженнее стократ, Кто цену всем блаженствам знает И чашу смерти, как Сократ, Благоговейно выпивает.

«Мы ждали всю жизнь напролёт…»

Я сказал: вы — боги…

Псалом 81, 6

Мы ждали всю жизнь напролёт, Надеялись, верили в Бога, Но время упрямо ползёт, И вечность стоит у порога. И вот разлетелись, как дым, Все чаянья, все ожиданья. Но мы ни о чём не грустим, — Мы боги, мы тихо летим В морозную ночь мирозданья. 1953

«Мы все стареем понемногу…»

Мы все стареем понемногу: Один смешней, другой страшней. Не верим в Бога, з убрим йогу Державной осенью своей. Мы все стареем, как попало, — И кто же мог предположить, Что мало так осталось жить, До ужаса, до смеха мало.

«Мокропогодится. Дорога…»

Мокропогодится. Дорога Неузнаваемо пуста. Во рту от выпитого грога Чуть сдавленная тошнота. Так вот оно — существованье: Прогулочки, автомобиль Да неуёмного сознанья Всё разлагающая гниль.

«На исходе двадцатого века…»

На исходе двадцатого века В лабиринте космических трасс — Чем пополнили мы картотеку Барабанных, штампованных фраз? Декларации, лозунги, речи… Смена вех и дорог без конца… Чем приблизили лик человечий К лучезарному лику Отца? Лёгкой дымкой небесная слава Поднималась над стойкой бистро, И в Париже Булат Окуджава Что-то пел о московском метро. Вот она, эта малая малость, Чем, воистину, жив человек, Что ещё нам от Света осталась В наш ракетно-реакторный век. Постараемся ж не задохнуться, Добрести, доползти, додышать, Этой малости не помешать, Предпоследнему

дню улыбнуться.

«На улице качается фонарь…»

На улице качается фонарь, Качается, как он качался встарь, И на камнях маячит жёлтый блик, Как он маячить издавна привык. Я, обернувшись, щурюсь на него, Как будто не случилось ничего И за годами годы не прошли, Меж фонарём и мною не легли. И всё, как прежде: тот же жёлтый блик И улица, ведущая в тупик.

«Над снегом в ночи беспредметной…»

Над снегом в ночи беспредметной Натянута тонкая нить. Качаюсь. И вот незаметно Меня начинает тошнить. Тошнить от родных и знакомых, Тошнить от друзей и врагов, От скромных тошнить и нескромных, От умных и от дураков. Тошнить от больших и от малых, От трижды ничтожного «я», Тошнить от газет и журналов, От светом палящего дня. С излишком заполнивши квоту Всего пережитого мной, Теперь превращаюсь я в рвоту, Блестящую на мостовой.

«Над чёрной землёю забрезжил рассвет…»

Над чёрной землёю забрезжил рассвет. Сквозь ставни пробился чахоточный свет. А мы всё о том же: «Права и свободы… Вселенская ночь… окаянные годы… Разгул лагерей и застенки тюрьмы… Вот если бы только… вот если бы мы, Готовые к жертвам, готовые к бою…» И как же мы были довольны собою!

«Налей чайку, и если можно — крепче…»

Налей чайку, и если можно — крепче. Без сахара. А коньячку подлей. Ты думаешь, с годами будет легче? С годами будет много тяжелей.

«Напряжённая скука вокзала…»

Напряжённая скука вокзала, Уходящие вдаль поезда. Этой жизни нам много и мало, Эту жизнь не изжить никогда. Впереди, как всегда, безнадёжность, Позади навсегда тишина, И ложится усталая нежность Сквозь оранжевый сумрак окна. 1950-е

«Настанет день иль ночь настанет…»

Настанет день иль ночь настанет, Когда мне будет всё равно — Луна ли в комнату заглянет Иль солнце озарит окно. Тогда, спокойный и свободный, К столу привычно подойду И в книге приходно-расходной Черту большую проведу. Чтоб знать: в моих стихах безвестных Я, странствуя среди живых, Творил ли ангелов небесных Иль «демонов глухонемых».