Средь бала лжи
Шрифт:
«Уже полчаса сижу над первой страницей, — честно записала Таша, — и думаю, что бы в тебя написать, помимо того, что зовут меня Таша Кармайкл. Вообще-то когда-то я была Таришей Альмон Фаргори, а потом выяснилось, что я вообще Тариша Тариш Морли-Бьорк, но это такая длинная история…»
Таша покосилась на хозяйку кухни и дома.
Госпожа Лиден Лормари являлась живым воплощением добрых бабушек из сказок: сухонькая, невысокая, чуть сгорбленная старушка с морщинистым, исполненным просто-таки феноменальной доброжелательности личиком. Из-под домашнего чепца выглядывали
«Вот теперь сижу, наблюдаю, как госпожа Лиден готовит ужин, и мучаюсь совестью. С другой стороны, я в верхних комнатах пока убиралась, так устала… Джеми прибирается в бывшем кабинете господина Гирена, который теперь спальня Арона… а, да, ты же не знаешь, кто это такие. Госпожа Лиден и господин Гирен — супруги Лормари, друзья Арона. Он — звездочёт, она — летописец. Мы даже живём в самой настоящей звездочётной башне! Здесь семь этажей, на каждом по одной комнате, а наверху обсерватория, и только одна узкая винтовая лестница…»
Осознав, что её мысли скачут горным козликом, Таша недовольно погрызла пушистое перьевое опахало.
«Впрочем, о нашем дружном семействе стоит написать поподробнее.
Арон Кармайкл — наш с Лив, Джеми и Алексасом приёмный отец. Супруги Лормари когда-то приютили его у себя, а потом он привёз сюда и нас. Арон — дэй, пастырь в деревне Фар-Лойл, где мы и живём. А ещё он Зрящий, амадэй — тот самый, Избранный Богиней, — ему примерно одиннадцать веков, и он лучший телепат и целитель во всём Аллигране. По совместительству добрый, мудрый, справедливый и бесчисленное количество раз спасавший нас от верной смерти. И нет, я ни капельки не соврала.
Лив — моя единственная кровная родня в нашем семействе. Сестрёнка… Ей девять, и она становится жуткой врединой. Никакого сладу нет. Удивляюсь, как Арон ей ещё телепатией мозги не вправляет… хотя Арона она слушается и так. Единственного, пожалуй. Сейчас она уже спит, устала жутко, когда мы в снежки играли.
Джеми и Алексас — братья, бывшие Сэмперы. Мои рыцари. Они состояли в «Тёмном венце», обществе заговорщиков против нынешнего короля. Мы с Ароном спасли их, когда Его Величество со своими рыцарями напал на штаб-квартиру «Венца». Джеми — младший, ему в ливнике* исполнилось семнадцать. Дай ему волю, в библиотеке поселился бы: обожает учиться, очень умный и, кроме того, потенциально очень сильный колдун, как я поняла. Алексас — старший, ему в первоцветнике* будет уже двадцать два. До чего любит выделываться, словами не передать. Красавец, ловелас и превосходный фехтовальщик. А ещё полтора года назад он умер, и теперь занимает одно тело с Джеми.
(*прим.: ливник — третий месяц осени, первоцветник — второй месяц весны (алл.)
Вот такая у нас семейка. Если учесть, что я оборотень, то… нормальные люди, то есть Лив и супруги Лормари, в ней явление необычное».
Таша уставилась в тёмное окно, где кружился в ветреном вальсе снег.
Потом всё-таки записала мысль, в который раз пришедшую ей в голову, не дававшую покоя.
«Забавно, — медленно вывел кончик пера, не нуждавшегося в чернилах, — но иногда я забываю, что у меня была другая жизнь и другая семья. Лучшего отца, чем Арон,
Таша тихо положила перо на страницу.
Всего-то полгода прошло. Меньше. А она уже привыкла к этому дому и этой жизни. Её не мучают кошмары, она не видит могилы матери, беспробудно спящей Лив, сражений с кэнами, оборотнями, виспами, эйрдалями, амадэями, кеарами…
А была ли та жизнь? Было ли то, через что её заставили пройти?
Может ли вообще быть такое — чтобы кто-то ради своего извращённого удовольствия затеял игру живыми людьми?
…может, напоминал тоненький голосок разума; может, и было, и тот, кто это сделал, жив и здравствует…
…и когда он перешагнёт порог вашего дома — лишь вопрос времен…
Но Таша отмахивалась от этих мыслей. Ведь так удобно верить, что та игра была лишь страшным сном.
Так удобно думать, что эта жизнь — тихая, размеренная, сказочно-счастливая, — будет длиться вечно…
— Всё, я закончил и жутко устал, — влетая в кухню, уведомил Джеми. — Я ухожу.
— Куда, сынок? — обстучав ложку о край котелка, невозмутимо уточнила госпожа Лиден.
— В себя, — мрачно буркнул Джеми, опускаясь на ближайший стул и прикрывая глаза.
— Наконец-то, — сказал открывший их Алексас.
Таша подняла взгляд, привычно поражаясь, как внутреннее меняет внешнее.
Джеми был тощим, длинным и нескладным. Алексас — поджарым, высоким и изящным.
Джемина шевелюра пребывала в состоянии взъерошенности вороньего гнезда. Алексаса — в живописной растрёпанности.
Джеми двигался так, будто каждую секунду находил консенсус с собственным телом. Алексас — с грацией большого кота.
Лицо Джеми было детским, с приросшим к нему потерянно-рассеянным выражением; симпатичным, не более. Лицо Алексаса навеки врезалось в девичью память тонкой аристократичной красотой и чарующей улыбкой.
Единственным, что действительно менялось внешне, были глаза. Бледно-голубые с желтоватым ободком вокруг зрачка — у Джеми, синеватые с золотым — у Алексаса. Впрочем, у Арона глаза меняли цвет по настроению; так что, пожалуй, это тоже вполне можно было считать не внешним, а внутренним.
Взглянув на Ташу, Алексас вскинул бровь.
— Летопишешь?
Помнится, насмотревшись на него, Таша даже пыталась этому научиться. Здорово уметь вскидывать одну бровь: выказывая лёгкое удивление, выражая полунасмешку, окрашивая слова едва заметным презрением…
Но, видимо, тут либо дано, либо нет.
— Пытаюсь, — вздохнула она.
— А почитать?
Таша шустро захлопнула тетрадь: