Среди людей

Меттер Израиль Моисеевич

Буданов, завидев нас, подал машину задом, двери кузова болтались на ходу настежь, они были загодя распахнуты. Дунаева ввалили на железный пол. Теперь я понял, почему он молчал и только всхрипывал, покуда его несли из барака к машине: майка, скатанная жгутом, сдавливала его шею.

Он убил человека, снова сказал я себе.

Головко остался в совхозе допросить свидетелей, а мы с Крупилиным забрались в кузов. Буданов повел машину.

Толчки на щебенке привели Дунаева в себя, он заметался по железу, пытаясь подняться на ноги, однако сцепленные наручниками запястья мешали ему. Он грохотал ими по полу, не чувствуя боли,

и кричал, что воевал за Родину, что у него награды и что его лично знает маршал Ворошилов. Крупилин встал со скамьи и сел на Дунаева. Распластанный под этим грузом, тот завопил еще яростней, понося Крупилина и стараясь достать до него скованными кулаками.

— Замолчи, гад, — велел Крупилин и, не глядя, наугад, лягнул его ногой.

Под потолком шатающегося на ходу кузова мутно горел грязный тюремный свет, арестованная лампочка маялась за решеткой из прутьев.

По приезде в райотдел Дунаева тотчас увели в камеру. Капитан Крупилин обмыл во дворе над ведром свое разгоряченное лицо, заправил в брюки рваную рубаху — воротник и галстук уцелели, а рукав пиджака болтался в плече на нитках.

Оставив старшину Буданова дежурить, капитан пошел домой переодеться.

— Выясните в больнице состояние раненого, — велел он перед уходом.

Я продолжал сидеть в дежурке. Мне было никак не уйти. Что-то сместилось для меня вокруг — это уже случалось со мной не раз, когда я слишком тесно соприкасался с работой милиции. Я знал, что не засну в эту ночь, и тупо сидел в углу на скамье, словно и меня привели сюда за нарушение правопорядка.

Буданов позвонил в больницу: каменщик Орлов все еще находился в состоянии послеоперационного шока.

— Давайте попьем чайку, — сказал мне Буданов.

Чайник уже давно кипел на электрической плитке. Старшина расстелил подле меня на скамье чистую газетку, принес два граненых стакана, засыпал в них заварку и залил крутым кипятком; дымящиеся стаканы накрыл блюдцем.

— Пусть поднарвет покрепче, — сказал он.

Я спросил у него:

— А у Орлова есть дети?

— Трое. Двое пацанов и дочь. Сегодня отдавал ее замуж, погулял вот на свадьбе. То-то и худо, что дробь угодила на полный желудок. Натощак бы лучше.

— А Дунаева вы знаете? — спросил я.

— Я почти что всех здесь знаю, — сказал Буданов. — С конца войны живу в этих краях. Еще и кладбища тут не было, потому, между прочим, и преступности здесь побольше.

— При чем же тут кладбище? — удивился я.

— А при том, что, пока родных могил нету, пока отца с матерью не захоронил, и земля не родная. Корней в ней нету. И живут тут переселенцы, а им что — они на все облокотились.

— Он что, судимый, этот Дунаев?

— Да нет, не слышно было, чтоб судимый.

Я спросил:

— Выпивал сильно?

— Навряд, — сказал Буданов. — В вытрезвитель его не доставляли. И жена не бегала жаловаться в райотдел. А так-то кто у нас не пьет? Если с головой выпить, то можно. С вами разве не бывает?

— Бывает, — сказал я. — А Дунаев правда воевал разведчиком?

— Разведчиком — не знаю. А так-то все у нас воевали…

Я понимал, что в голову мне приходят вопросы один наивнее и глупее другого: мне хотелось выстроить трагическое происшествие в определенном, понятном для меня порядке, а оно не выстраивалось. Оно запутывалось все более, словно понятия добра и зла, которые я пытался, нащупав, отделить друг от друга, тотчас обрывались

и перемешивались, как нитки в мотке.

— Но все-таки, Буданов, из-за чего же они поссорились?

— Кто поссорился? — не понял старшина.

— Дунаев с Орловым.

— Да и вовсе они не ссорились. Чего им было делить? Один — в одной бригаде, второй — в другой. Обое — работяги, получали неплохо.

— Но ведь выстрелил же этот Дунаев в Орлова!

— Стрелял. Шагов, говорят, с десяти… Он и не видел, в кого стреляет, — темно уже было на дворе.

— Значит, по ошибке, случайное ранение? — спросил я.

— Зачем случайное, — сказал Буданов. — Он на голос стрелял, да и фигура видна была, вполне можно метиться, только что лица не различишь. Ребенок из ружья попадет, а не то что бывший солдат.

Сообразив по моему виду, что я окончательно запутался, старшина терпеливо пояснил:

— Видите, как у них получилось. Давали сегодня в совхозе аванс. А бригаде Дунаева еще и премия набежала. Ну, решили отметить это дело. Сперва взяли два пол-литра на четверых, потом еще два, да бормотухи прихватили трехлитровую бутыль, чтоб запивать. А закуска была съедена еще в обед — это уже вечером они отмечали, после работы. Вообще-то мужики они крепкие, с бутылки на брата ничего с ними не подеется, другой раз и жена не заметит, что он выпивши пришел. Дунаев из них самый слабый был, у него печенка больная. Ну, посидели, отметили и пошли по домам. А проходивши мимо клеток с молодняком, Дунаеву вскочило в башку, что кто-то идет с мешком за плечами. Он и сделал вывод — лисят воруют! Закричал — стой! А тот вроде матюгнулся и побежал. Дунаев заскочил к себе в барак, прихватил ружье — и по тропке наперерез. А тропка эта шла на дорогу, аккурат против того дома, где Орлов играл свадьбу дочери. Тут у них и получилось. Орлов, значит, выходит со свадьбы к кустам помочиться — тоже он крепко хвативши был, — а Дунаев орет ему: стой, стрелять буду! Ну, Орлову, конечно, не понравилось, с чего это ему грозятся в такой день. Он и послал Дунаева куда подальше. А тот совсем озверевши: дважды за десять минут его матерят в одинаковых словах. Ружье у него уже было вскинувши. Он опять закричал: стой, буду стрелять! А Орлов идет. Ну, Дунаев и дал по нему…

Буданов убрал стаканы, пополоскал их за дверью из чайника и поставил в шкафчик. Я спросил:

— Но все-таки он выстрелил, думая, что это вор?

— А кто ж его теперь знает, чего он тогда думал, — сказал Буданов. — Адвокат ему подскажет, чего он должен был думать.

— Странно, — сказал я. — Выстрелить в упор в человека, а потом пойти домой и лечь спать. Как можно заснуть после этого?

— Если сильно психанешь, — сказал Буданов, — то, бывает, еще и крепче спишь. Зависит от нервов, какая у кого натура…

Вернувшись поздней ночью домой, я наглотался снотворных, и под утро меня тяжело, намертво сморило. Разбудил меня гром, происхождение которого я не сразу понял: кто-то колотился в мою дверь, вероятно, уже давно.

На пороге стоял Буданов.

— Извините, — сказал старшина. — Прокурор просит вас срочно зайти в райотдел.

Очумевший от невыспанного снотворного, я пошел в милицию.

Прокурора я знал. Он ждал меня в пустом кабинете следователя.

— Прошу извинить за беспокойство, — быстро и небрежно сказал он. — От арестованного Дунаева поступила жалоба. Вы принимали участие в его задержании?