Среди людей
Шрифт:
Я кивнул.
— Дунаев утверждает, что в процессе задержания и затем в пути следования в машине он был избит. Медицинское освидетельствование установило легкие телесные повреждения. Я вызвал вас в качестве свидетеля.
Он надавил кнопку на столе. В дверь тотчас заглянул Буданов.
— Приведите Дунаева, — велел прокурор. — И вызовите капитана Крупилина.
Я спросил:
— Орлов жив?
— Пока жив, — сказал прокурор. — Похоже, что выживет… На Вуоксе давно были?
— Третьего дня, — сказал я.
—
— Килограммов пять.
— Все лещи?
— Лещи.
— А у меня вчера вот такущий язь сошел с крючка. Вы на какой номер ловите?
— На седьмой.
— Жилка небось французская, ноль четыре?
— Ноль три, — сказал я.
— Уделили бы мне метра два на поводки, — сказал прокурор. — А я вам рачницу дам. Сам плел из капроновой нитки.
Сперва вошел Крупилин; тотчас же вслед за ним старшина впустил в комнату Дунаева. Крупилин отодвинулся в сторону, к окну, загородив спиной свет. Неподалеку от порога остановился Дунаев. Его распухшее правое ухо было рассечено, скула и правый глаз заплыли. Вероятно, ему успели с утра передать из дому свежую одежду, ночного рванья на нем уже не было. Он стоял чистый и аккуратный, вот только ухо, скула и глаз — на них трудно было смотреть. И дышал он громче, чем мы. Когда затихала в соседнем кабинете пишущая машинка, было слышно, как он дышит.
— Я прочитал вашу жалобу, Дунаев, — сказал прокурор. — В ней не указаны конкретные фамилии лиц, которых вы обвиняете в вашем избиении.
Ближе всех стоял к Дунаеву я. Он посмотрел на меня одним здоровым глазом и хрипло произнес:
— Вот этот меня не трогал…
Потом он вынул из кармана скомканный, грязный носовой платок, приложил его к распухшему уху и, не глядя на Крупилина, а лишь качнув в его сторону головой, сказал:
— А вот этот — бил.
Прокурор обернулся ко мне. Я сказал Дунаеву:
— Вы сопротивлялись, когда мы пришли за вами.
— Он на мне порвал новый костюм, — сказал Крупилин от окна. — И шелковую рубаху. Пришлось применить наручники, товарищ прокурор.
— Дунаев, — сказал прокурор, — вы подтверждаете факт оказания сопротивления работникам органов милиции при вашем задержании?
— Он меня в машине бил. Ногами, — сказал Дунаев. — Сел на меня своей жирной задницей и лягался.
— Врешь, — сказал Крупилин. — Ты в машине буянил и разбил себе лицо об железный пол.
— Капитан Крупилин, — сказал прокурор, — к арестованному следует обращаться на «вы».
— Извините, Борис Васильевич, с такими типами нервы не выдерживают.
А Дунаев повторил:
— Он лягался ногами… Пускай вот гражданин подтвердит, гражданин видел.
Я молчал. И ждал, что Дунаев все-таки спросит про Орлова, — ведь стрелял же он в Орлова. Прокурор обратился ко мне:
— Этот факт в машине имел место?
— Машина была очень плохо освещена, — сказал я. — В лампочке там не более пятнадцати
Замолчав, я стал чиркать зажигалкой — на мое счастье, бензин иссяк, чиркать можно было долго, а погасшая, размякшая сигарета во рту мешала мне продолжать. Дунаев шагнул и протянул мне спички.
— Понимаете, Дунаев, я знал, что вы стреляли в человека, что вы, может быть, убили человека…
— За это мне будет суд, — сказал Дунаев.
— Но ведь помимо суда, — начал я, — вам должно быть…
— Попрошу вас не отвлекаться и придерживаться фактов, изложенных в жалобе, — нетерпеливо напомнил прокурор.
— Хорошо, — сказал я. — Дунаев вел себя в машине беспокойно. И капитан действительно сел на него, чтобы не дать ему возможности метаться в кузове. Однако, повторяю, в машине был полумрак и дальнейших действий Крупилина я не видел.
— Ясно, — сказал прокурор. — Вам ясно, Дунаев?
— Мне все ясно, — сказал Дунаев. И Буданов увел его.
А я ушел домой, презирая себя за лжесвидетельство, и вот уже сколько лет так и не могу разобраться в его мотивах.
По-всякому пытался я судить себя, и обвиняя и оправдывая. За время, прошедшее с этой длинной, страшной ночи, выжил и встал на ноги каменщик Орлов, воротился из колонии Дунаев — оба они работают в том же зверосовхозе; ушел на пенсию прокурор, отчислили из милиции капитана Крупилина. А я понял, пожалуй, лишь одно: всему виной были тогда пол-литра водки и два стакана бормотухи, которые выпил на голодный желудок плотник Дунаев.
НА КОММУТАТОРЕ
Телефонистка Даша Полякова влюбилась в солдата. Солдат был щупленький, как куренок, востроносенький, некрасивый. Он приезжал в поселок на грузовике вместе со своими однополчанами по субботам на танцы. Грузовик подваливал к поселковому Дому культуры, солдаты, словно по тревоге, прыгали через борта машины на пыльную землю, отряхивались и гурьбой шли в зал.
Дашин солдат был самый смирный. Он робел в зале, обтирая спиной стенку и поводя своим вострым носом вслед танцующим. Лицо у него становилось восторженным, когда он выискивал в колышущейся, плотной и потной толпе кого-нибудь из своих бойких товарищей по стройбату.
Девушек в поселке было много, судьба их нередко складывалась и решалась именно по субботам, поэтому к танцам они относились серьезно, ожидая их и готовясь к ним всю долгую и трудную неделю.
Работала Даша на коммутаторе в поселковом отделении связи. График у телефонисток был сменный — то в ночь, то в день, то в утро. Семейные часто просили Дашу подменить их — она никому не отказывала. Так уж считалось среди поселковых связисток, что Дашина жизнь не задалась. Девушка она была в годах, собой непривлекательная, про нее говорили, что «на ней никто не ошибется».