Среди людей
Шрифт:
— Я тебе рассказывала. Он приносил мне конфеты. Большую коробку.
— Одну?
— Две.
— И все?
— Все.
— Маловато за такой срок. А цветы?
— Цветы не дарил.
— А ведь я дарил тебе когда-то много цветов. Разве неправда?
— Правда. Прими снотворное, вот две таблетки. Проглоти их, пожалуйста, так, — у меня нет сил идти в кухню за водой.
— Странный молодой человек. Жить с женщиной и не присылать ей цветы. Тебя это не удивляет?
— Я больше не могу разговаривать. У меня нет сил. Ты как будто нарочно раздираешь себя
— Я тебя люблю.
— И я тоже. Сейчас начнет действовать снотворное. Полежи. Старайся ни о чем не думать.
— А это возможно?
— Конечно, возможно. Надо только постараться.
— Совсем ни о чем?
— Ну конечно, родненький. Все будет хорошо. Вот увидишь. Я тебе обещаю. Будет даже лучше, чем было когда-то.
— Ужасно долго — два года.
— Лежи тихонечко. Молчи. Не мешай снотворному. Это очень хорошее снотворное, то самое, которое ты любишь. Ты чувствуешь, оно начало действовать? У меня уже заплетается язык.
— Как у пьяной?
— Немножко похоже. Спи, милый.
— Со мной ты никогда не допивалась до такого состояния. Со мной ты вообще не любила пить. А куда ты девала пустые бутылки перед моим приездом?
— Я сплю.
— Представляю себе, как вы были бы счастливы, если бы я умер.
— Прекрати сию минуту!
— Эта сволочь ходила бы по твоей квартире, стреляла бы у тебя деньги на папиросы, ты бы его ждала с замирающим сердцем, рыдала бы оттого, что он обижает тебя…
— Он никогда меня не обижал. Ни разу за два года. Я никогда не плакала от него столько, сколько от тебя.
— Еще поплачешь. Когда он бросит тебя, потому что ты старше его на десять лет. Ты была для него хорошо обеспеченной шлюхой. И не более того. Какое счастье, что в нем сто восемьдесят пять сантиметров роста. Значит, ему не подойдут мои пиджаки. Вы отнесете все это в скупку. Может быть, ты даже поставишь памятник на моей могиле и напишешь на граните что-нибудь трогательное. Представляю себе, какую пошлость вы сочините вдвоем…
— Если ты сейчас же не замолчишь…
— Ну что ты можешь мне сделать, если я сейчас же не замолчу? Ну что? Что еще? Что еще, хуже того, что ты сделала? Ты знаешь, как я сейчас живу? Все, что случилось в мире, случилось для меня либо до того, как ты с ним сошлась, либо — после. До рождества Христова или после рождества Христова. Можно с этим жить? Я тебя спрашиваю?..
— Ну, пожалуйста, не плачь. Не плачь, миленький. Ведь ты же знаешь, что я тебя люблю и любила всю жизнь. Случилась беда. Она прошла. Ведь это случалось не только у нас. Ведь это бывало у людей. Проходит время… Смотри, сколько времени прошло с тех пор. Иногда ты по три ночи подряд не напоминаешь мне об этом. Это все для меня как прошлогодний снег. Поверь мне, я тебя очень прошу, поверь.
— На чем же это все-таки держалось два года?
— Это уже не держалось. Я все время хотела это кончить. Еще бы немножечко, и это кончилось бы само собой.
— Дай мне, пожалуйста, еще снотворного.
— Сходить за водой?
— Не надо, я проглочу так.
— Если бы ты не разговаривал, мы бы давно заснули. Уже
— Я знаю, что веду себя унизительно. Я тебе обещаю — больше это не повторится.
— К сожалению, ты мне уже много раз обещал. Но это неважно. Я тебе верю. Поспим немножко.
— Теперь я возьму себя в руки. Увидишь.
— Спасибо, родненький. Давай поспим. У всех людей когда-нибудь что-нибудь случается. А потом проходит. И у нас пройдет. Спи, пожалуйста. Спи.
ВЫСТРЕЛ
В ту ночь дежурил по райотделу капитан Крупилин. Он заступил на дежурство с утра, и к тому времени, когда я заглянул в райотдел, его мясистое лицо уже оплывало от сонливости. Впрочем, со сном у Крупилина был какой-то непорядок: он придремывал внезапно, по многу раз в сутки, при самых неподходящих обстоятельствах. Еще до знакомства с ним мне рассказывали, был случай — Крупилин заснул, допрашивая преступника в следственной камере; заметив, что капитан прикрыл глаза и ровно, покойно дышит, преступник вытащил из папки протоколы допросов, сжевал их и съел.
Возможно, сонливость Крупилина объяснялась какой-нибудь болезнью, хотя — не думаю. По-моему, он просто был фантастически ленив и изрядно ограничен, несмотря на свои четыре курса заочного юридического факультета. Бесчисленно в году его отпускали из нашего поселкового райотдела в город на консультации, на зачетные сессии, однако мало что изменилось в нем за пять лет, кроме того, что в его матрикуле появились подписи профессоров, доцентов и ассистентов. Постепенно он становился тем полуобразованным человеком, которых немало в различных областях жизни. Именно о них кто-то верно заметил, что у них есть высшее образование, но нет среднего…
А зашел я в тот вечер в дежурку райотдела без всякой цели. Прогуливаясь перед сном, я частенько заглядывал сюда — тут порой фокусировалась невидимая жизнь поселка; она была здесь густой, неразбавленной и зачастую горькой. Иногда мне даже казалось, что в дежурной комнате милиции я вижу людей как бы в микроскоп. При этом, естественно, терялась панорамность наблюдения, однако приближались к моим глазам отдельные подробности людских характеров и страстей, словно бы размазанные на предметном стекле и ярко окрашенные для лучшей видимости.
— Добрый вечер, товарищ капитан, — сказал я.
— Привет, — ответил Крупилин.
Он писал что-то, сидя за столом, и, здороваясь, приподнял лишь до половины свои пухлые веки Вия. Лицо его обычно ничего не выражало, кроме скучной служебной озабоченности, но сегодня я отметил, что движения его были не столь уж замедленными.
— Что-нибудь случилось? — спросил я.
Кивнув мне, он снял телефонную трубку и набрал номер.
— Больница? Крупилин. Вторично беспокою вас, Вера Ивановна. Как там пострадавший? Ясно. Думаете, выживет? Мне бы к утру иметь возможность допросить его… Я понимаю, Вера Ивановна. А дробь крупная? Сколько штук? Случайно не знаете, какой номер?..