Среди людей

Меттер Израиль Моисеевич

Уже от двери она спросила Дашу:

— Твой-то приходил?

— Пришел, — сказала Даша.

— Ну как, ничего? Потанцевали?

— Потанцевали.

— Если б не Славик, я б давно от него ушла. Больно он мне нужен, алкоголик несчастный…

После ухода Нины застучал аппарат, поползли телеграммы: Даша обрывала ленту, наклеивала ее на бланки. Изредка мигали лампочки вызовов на щите коммутатора. Звонили в милицию, в больницу, на междугородную.

Работалось Даше легко.

Часам к двум ночи все утихло.

Она включила электрическую плитку,

погрела в чайнике утрешний кипяток, попила его, закусив сайкой, валявшейся в шкафчике. Коммутатор молчал. Даша подумала, что, может, и Пете сейчас не спится и он тоже сидит около ихнего воинского коммутатора. Все кругом спят, и только они двое думают друг про друга. И она стала думать, о чем может сейчас думать Петя. Наверное, он считает, сколько еще времени осталось ему до конца службы и куда они поедут, когда он демобилизуется. Наверное, у него нет гражданского костюма, а сейчас в универмаге дают на выплату, если, конечно, постоянная прописка. И еще у них в отделении все связистки два раза в месяц закладывают в общую кубышку по рублю в получку, а потом к концу года тянут из шапки жребий, кому выпадет очередь на все деньги. Ей захотелось немедленно рассказать обо всем этом Пете, чтобы он не расстраивался и ему было легче дослуживать свою службу до конца.

Даша воткнула штепсель в гнездо воинской части и длинно, настойчиво позвонила. Что-то не сработало в коммутаторе напрямую, и она решила соединиться через районный центр.

— Дежурненькая, — попросила Даша, — дай мне, пожалуйста, номерок.

А солдат Петя давно спал на своей койке в казарме. Спал он, скорбно сведя редкие брови и воткнув голову в подушку. По дороге в часть, и еще перед сном, над ним долго потешался сверхсрочник, расспрашивая его, откололось ли ему сегодня. И солдат говорил, что полный порядочек, но никто ему не верил и все требовали подробностей.

СУХАРЬ

Памяти капитана милиции

Павла Михайловича Егорова

1

Солдат срочной службы Федор Кравченко сфотографировался без головного убора, вложил две фотокарточки в конверт и ночью, во время дневальства, описав свою горестную историю на листке, вырванном из тетради, отправил письмо в Ленинград. Адрес на конверте был неточный — солдат не знал, куда именно надо обращаться с подобными просьбами, — и письмо, проплутав недели три, отяжеленное множеством резолюций, попало к начальнику оперативного отдела милиции подполковнику Парашину.

Увидев, что среди резолюций ничего устрашающего нет, Парашин не стал читать весь листок, а бегло просмотрел его, привычно подчеркивая красным карандашом адреса, даты, имена, отчества и фамилии. Затем письмо было зарегистрировано по всей форме и передано старшему оперуполномоченному майору Сазонову,

— Дело, конечно, мертвое, — сказал Парашин майору. — Давность — шестнадцать лет. Ты на него очень не распыляйся. Тебе надо жать сто пятьдесят восьмую.

И,

повертев в руках фотокарточки солдата, Парашин добавил:

— Этот хлопец проживет и сам, а для малышей надо ловить сбежавших кормильцев.

Сазонов кивнул.

Парашин посмотрел на него и тихо закряхтел.

— Слушай, Николай Васильевич, ведь сколько я тебя прошу: погладь ты, пожалуйста, костюм!.. Ходите, товарищ майор, как баба рязанская. Неудобно все-таки!..

Сазонов провел рукой по согнутым отворотам своего гражданского пиджака, пытаясь поставить их торчком, но они снова поникли. У него был при этом такой страдальческий вид, что Парашин улыбнулся и покачал головой.

— Женить бы тебя, Николай Васильевич!

Сазонов не смог улыбнуться на шутку начальника, она слишком часто пускалась в ход и не доставляла Сазонову никакого удовольствия. Он спросил:

— Разрешите идти? Парашин отпустил его.

В соседней комнате стояло шесть столов оперуполномоченных. Они редко сидели на месте, чаще всего Сазонов работал здесь один. Ни у кого не было столько канцелярщины, сколько у него. А с недавних пор ее стало еще больше: сложные уголовные дела ушли от него в другие отделения, и он ведал только поимкой алиментщиков, находящихся в бегах — это и была сто пятьдесят восьмая статья, — и розыском пропавших родственников.

Николаю Васильевичу и раньше по роду своей работы доводилось заниматься подобными делами, но они в оперативном отделе ценились не очень высоко, громкую славу приносили редко, и поэтому время на них приходилось выкраивать из кусочков. Разве что в газете изредка появлялись статьи или фельетон, в которых приводился какой-нибудь конкретный случай, и тогда на всех столах оперуполномоченных начинали верещать телефоны, Парашин созывал по многу раз оперативки, на злополучное дело наваливались всем скопом и либо находили человека, либо доказывали, что его за давностью найти нельзя.

Нынче все случаи такого рода перешли к Сазонову, ничем другим ему не положено было заниматься.

Придя от Парашина, Николай Васильевич сел за свой стол.

Постороннему человеку могло показаться, что па столе царит чудовищный беспорядок. Однако, когда требовалось получить какие-нибудь срочные и точные сведения, похороненные в бесконечных справках, запросах и заявлениях, то проще всего это было сделать через Сазонова. Память у него была цепкая, и некоторые сослуживцы объясняли это по-своему:

— Майор Сазонов — человек сухой, у него никаких интересов, кроме служебных, нету.

Стол Николая Васильевича стоял в углу огромной комнаты, у печки. В пасмурные дни здесь было темновато.

Засветив настольную лампу, Сазонов дважды прочитал солдатское письмо. В некоторых местах он расставил карандашом бледные вопросительные знаки. Затем положил под лампу фотокарточки и посмотрел в напряженное лицо солдата.

На обороте каждого снимка Сазонов написал:

«Федор Петрович Кравченко. Год рождения — 1938. Размножить в 12-ти экз.»