Среди людей
Шрифт:
Георгий Александрович повернул голову вполоборота и сказал:
— Неважный писатель.
— Я говорю о Льве Толстом, — улыбнулся Леонид Сергеевич.
— Я тоже о нем. Тяжелый язык, длинные и не всегда грамотные периоды, скучновато.
— Вы, наверное, шутите, — сказал Леонид Сергеевич.
— Нисколько. Я был бы признателен вам, если бы вы могли доказать мне, чем, собственно, Толстой хорош.
Начиная сердиться, Леонид Сергеевич ответил;
— Доказывать такие вещи нельзя. Это бессмысленно.
— Я физик, — сказал Георгий Александрович. — Физика объясняет явления и посложнее. Причем, учтите, именно объясняет. Мы не можем позволить себе роскошь голословно утверждать. А здесь происходит довольно банальная штука: со школьной скамьи мы приучаемся повторять некоторые прописи: «Толстой — классик», «Толстой — гений», «Толстой — бог»… Из этого складывается культ, которому, как известно, свойственно полное отсутствие логики. С этой последней мыслью вы, я полагаю, согласны?
Он обернулся к своему пассажиру. Марина Петровна быстро сказала:
— Не оборачивайся. Смотри вперед, на дорогу.
— Только сегодня утром, — улыбнулся ей Георгий Александрович, — ты объявляла, что тебе абсолютно не хочется жить.
— Терпеть не могу самоубийц, — сказала Марина Петровна.
— Может, мы поговорим на твою любимую оригинальную тему: является ли самоубийство проявлением сильной воли или слабой?
«Уж лучше бы он говорил о Толстом, — подумал Леонид Сергеевич. — Черт с ним, я бы постарался стерпеть».
— Что же касается мемуарной литературы, всяких там воспоминаний, — сказал Георгий Александрович, — то совершенно очевидно, что ваш Лев Толстой был довольно несимпатичным типом.
— Послушайте, — сказал Леонид Сергеевич, расстегивая ворот рубахи, — вы понимаете, о ком вы это говорите?
— Это мое мнение.
— Мне жаль вас, — грубо сказал Леонид Сергеевич.
Почувствовав резкость своего тона, он вдруг сообразил, что сидеть в чужой машине и разговаривать с хозяином этой машины в таком тоне, вероятно, не очень прилично.
«Ну и пусть, — упрямо улыбнулся он в темноте. — Пускай не пристает… А бензина, что без меня, что со мной, машина берет одинаково…»
В крышу ударил дождь, колеса зашипели на мокром асфальте. Слабый свет приборного щитка освещал снизу лицо женщины, — оно было сонное, но через силу бдительное.
По учительской привычке Леонид Сергеевич попытался представить себе их обоих — физика и его жену — детьми. Из этого ничего не получилось. Тогда он передвинул время немного вперед и захотел увидеть их, ну, например, в десятом классе. Он почему-то тут же решил, что физик начал ухаживать за ней в десятом классе. Может, потому решил, что, став студентом, физик уже, вероятно, молол такую чепуху, которая должна была отпугнуть девушку. И вообще, интересно,
— Все-таки вы мне не ответили, — настойчиво, но лениво продолжал Георгий Александрович. — Если бы кто-нибудь посмел при мне посягнуть на имя Ньютона или Лейбница, я бы с легкостью, в десять минут, оставил от невежды мокрое место. Свою принципиальную точку зрения человек должен обосновывать. — И, выждав минуту, не ответит ли что-нибудь пассажир, он сказал: — Тем более это странно наблюдать у учителя. Ведь ученикам же вы пытаетесь внушить уважение и любовь к тому писателю, о котором рассказываете по своей учебной программе.
— О господи! — сказал Леонид Сергеевич. — Но ведь это ребята!.. Даже если они сразу не понимают и не могут понять всего величия Толстого, то ведь к нему возвращаются за человеческую жизнь пять, десять раз и каждый раз находят в нем то, чего не понимали ранее. Мы все растем рядом с ним! Он открывает нам целый мир. Мы любим его героев или презираем их, но уже не можем без них обойтись. Они помогают нам жить…
«Как это все выспренно и глупо звучит, то, что я говорю, — досадливо подумал Леонид Сергеевич. — И зачем я это все произношу?..»
Ему вдруг стало ужасно скучно; он посмотрел на самоуверенный затылок Георгия Александровича, на его оттопыренные, как у Каренина, уши и замолчал, словно ткнулся лбом в стену.
— Забавно! Помогают жить? — переспросил с любопытством Георгий Александрович. — Чем же, интересно?
«Ох, как ты мне надоел!» — подумал Леонид Сергеевич.
— Ну хотя бы тем, что объясняют вам и вашу собственную жизнь, — ответил он.
— Мою?.. Нисколько. Сейчас все так усложнилось и в смысле техники, и в смысле…
— Да при чем здесь техника? — воскликнул Леонид Сергеевич.
Он хотел открыть окошко, но, раздражаясь, давил на ручку не в ту сторону, стекло не опускалось.
— Техника при том, — охотно объяснил Георгий Александрович, — что, чем она сложнее, тем сложнее и человеческие отношения. Это элементарно. И затем сама жизнь наша набирает такие темпы, что буквально не хватает терпения и сил читать очень длинные произведения. Хочется посоветовать автору: «Пожалуйста, покороче! Самую суть давайте, не разводите бодягу!» А уж в смысле языка у вашего Толстого…
— У тебя удивительная манера навязывать человеку свою точку зрения, — перебила его Марина Петровна.
— Если бы люди не навязывали друг другу своих точек зрения, то человечество по сей день ходило бы в звериных шкурах и добывало огонь трением.
— Вечно твои парадоксы, — сказала Марина Петровна.
— Игра ума, — сказал он.
— Вот именно — ума, а чувства — ни на грош!
— Ты, конечно, имеешь в виду мое отношение к тебе? — любезно осведомился он.