Срочно требуются седые человеческие волосы
Шрифт:
На него в упор глядел большеглазый мальчик. Некуда
было скрыться от этого взгляда. Тогда Гущин
приподнялся и протянул руку к большей
фотографии, висевшей напротив.
– Не трогайте!
– раздался голос Наташи.
– Это мой отец.
– Отец? Этот мальчик?
– Когда отец уходил на войну, он был моложе, чем я сейчас.
– Боже мой!
– покаянно и вместе радостно сказал Гущин.
– А я-то мучаюсь! Простите меня, Наташа, я, кажется, правда хотел его снять.
Наташа
...Солнце словно вплавилось в стекла, на подоконнике голуби ссорились из-за каких-то крошек. Кукушка выглянула из деревянного теремка и прокуковала семь раз.
Отстранившись от Гущина, Наташа сказала слабым от счастья голосом:
– Я сразу вас полюбила... Как увидела.. Вы замечательный, вы чудо, вы - Кваренги!.
...Гущин покидал гостиницу. Вот он получил пропуск на выход у администратора, направился к вращающейся двери и вручил пропуск старику швейцару, похожему на Айвазовского. Презрительно глянув на потертый портфель, вмещающий все дорожные пожитки Гущина, швейцар небрежным адмиральским жестом коснулся околыша фуражки.
– Скажите, папаша, что это за поезд?
– Гущин достал билет и показал швейцару.
– А-а, есть такой!
– усмехнулся тот в бакенбарды.
– Я-то думал, его давно отменили. Тоже идет в Москву, но кружным путем - через Будогощ, Неболчи, Калязин и прибывает на Савеловский вокзал.
– Вот это да! Сколько же он идет?
– Сутки, может, поменьше.
– Понятно!.. Ну, до лучших дней!..
Гущин вышел из гостиницы и сразу устремился вдогон за автобусом...
...Гущин идет по перрону, его толкают своими бидонами молочницы, мешками - какие-то дремучие деды. Даже не верится, что это Ленинград. У крайней заброшенной платформы притулился заброшенный состав.
– Сергей Иваныч!
К Гущину со всех ног кинулась Наташа с какими-то цветочками в руках.
– Что вы тут делаете?
– оторопел Гущин.
– Провожаю вас.
– Но... как вы узнали?
– В том-то и беда, что не узнала. Я убежала на съемку, а вы даже записку не оставили. Я, конечно, уже привыкла к вашей манере: не хотели "обременять"...
– Почему вы такая смуглая?
– Так это же тон. Я прямо из павильона
– А почему к этому поезду?
– Я взяла расписание на Москву, и Костя Зорин, помните "Мефистофеля", согласился возить меня ко всем поездам на своем "Москвиче".
Гущину было почти больно от счастья.
– Сергей Иваныч, а вы любите ездить с молочницами?
– Нет, просто этот поезд идет по местам, где я воевал, - не глядя Наташе в глаза,
Она взяла его за руку.
– Сергей Иваныч, вы себя ничем не мучайте. Все было замечательно... Я так вам благодарна. И когда вы опять приедете, мы будем вместе, если вы, конечно, захотите. И будет Ленинград теперь уже наш общий...
– Когда еще я приеду!..
– А я вам вызов устрою!
– воскликнула Наташа.
– От группы "Полет в неведомое". Как-будто они там опять плохо катапультируются. Правда! Он это сделает для меня.
– Неужели это возможно?
– Конечно! Официальный вызов придет к вам на службу, а я пришлю телеграмму: "Срочно требуются седые человеческие волосы".
Гущин засмеялся, и они поцеловались, и Гущин побежал за двинувшимся поездом и вскочил на подножку. Он видел ее радостное, смеющееся лицо, и оно было как гарантия близкой встречи, и когда Наташа скрылась, он внес в тесный, вонючий, забитый до отказа вагон эту чистую радость...
...Наташа сыграла свою роль до конца. Но когда вагон
Гущина потерялся вдали, она притулилась к фонарному
столбу и заплакала.
...Не зная, куда девать распирающую его радость, Гущин принялся помогать пассажирам пристраивать чемоданы и баулы на багажные полки.
Он подставил плечо под корзину, вырывавшуюся из рук молодой беременной женщины, затем кинулся на помощь какой-то пожилой матроне Он с такой быстротой и расторопностью справился с тяжелыми ее вещами, что дама, знающая, видимо, лучшие дни, сказала, теребя замок сумочки:
– Сколько с меня, голубчик?
Гущин расхохотался, залез на полку и, положив под голову портфель, предался сладким воспоминаниям...
...Гущин проснулся среди ночи, разбуженный тишиной затянувшейся стоянки. За окнами тускнели станционные огни, платформа находилась с другой стороны, а по его сторону поблескивали влажные рельсы, бродили железнодорожные служащие, что-то печально выстукивая в поездных колесах. Двигался сам по себе одинокий товарный вагон, у водокачки понуро мочился старик с заплечным мешком. Гущин заворочался, глухая тоска подступила к сердцу. Он спрыгнул вниз.
Возле окна, через проход, стоял пожилой, заросший седой щетиной человек.
– Закурить не найдется?
– спросил Гущин.
Тот дал ему папиросу, поднес огня. Гущин неумело затянулся, закашлялся.
– Э, браток, да ты и курить-то не умеешь!
– усмехнулся человек.
– Не умею, - признался Гущин.
– Так зачем же ты - зуб, что ль, ноет?
– Вроде того.
Человек внимательно посмотрел на Гущина.
– Жизнь, браток, нелегкая штука...
Поезд дернулся и побежали назад станционные огни...