Сталин. История и личность

Такер Роберт

В конце разговора Сталин спросил, каким будет финал второй серии фильма. Черкасов ответил, что фильм предполагается закончить победным завершением Ливонской кампании: в финальной сцене Иван Грозный в окружении воевод и знаменосцев стоит на берегу Балтийского моря. Сбылась сокровенная мечта его молодости — видеть «море синее, море дальнее, море русское». Иван Грозный смотрит вдаль и произносит заключительные слова: «На морях стоим и стоять будем!». Сталин улыбнулся и весело сказал: «Ну что же!.. Ведь так и получилось — и даже намного лучше»¹².

Таково было мнение Сталина об Иване Грозном. Высказанное в 1947 г., оно, несомненно, сложилось гораздо раньше. Личность Ивана Грозного занимала Сталина и в 1934 г. Где-то в конце лета или в начале осени, когда проходил 1 съезд советских писателей, Сталин предложил Алексею Толстому побеседовать об этом царе. Собеседники согласились, что в отличие

от Петра 1 Иван Грозный окружал себя не иностранцами, а русскими¹³. Рабоче-крестьянскому графу, конечно, было лестно поддакнуть «хозяину». Поддержал Сталина, может быть, и непреднамеренно Максим Горький. Он еще прежде писал о том, что, судя по русским народным песням и сказаниям, в которых Иван Грозный предстает мудрым и справедливым царем, в глазах простых русских людей царский террор против бояр был героической борьбой. Теперь, в ходе споров о значении фольклора как исторического источника, Горький заявил на I съезде советских писателей, что в отличие от историков, большей частью отрицательно оценивающих личность и деяния Ивана Грозного, народное творчество рисует самого царя и его борьбу против крупных феодалов совсем другими красками¹⁴. Горький был самой заметной фигурой на этом широко разрекламированном съезде. Надо полагать, Сталину, который отдыхал в Сочи и следил за работой съезда по отчетам в «Правде», понравилось такое упоминание об Иване Грозном.

В разговоре с Эйзенштейном и Черкасовым Сталин разъяснил причины наступления Смутного времени после смерти Ивана Грозного его религиозным рвением, благодаря которому пяти боярским семьям удалось пережить репрессии. В трудах историков нет упоминаний о пяти боярских семьях или родах; откуда Сталин взял эту цифру? Один советский историк высказал предположение, что она запала ему в голову на просмотре спектакля «Царь Федор Иоаннович» по классической пьесе русского писателя XIX в. А.К. Толстого. Московский Художественный театр, которому Сталин отдавал предпочтение, поставил эту пьесу, и она шла довольно часто. В спектакле один из персонажей говорит, что кончина Ивана Грозного означала, что он «отдал Русь пяти боярам»¹⁵.

Нетрудно видеть, как и почему Сталин видел себя современным Иваном Грозным. Таким образом он мог оправдать себя как зачинщика кровавого заговора, действующего мудро в критический момент истории России. В основу оправдания его действий легли надуманные параллели между положением России в настоящее время и в середине XVI в. По Сталину, как тогда, так и теперь изменническая оппозиция окопавшейся знати мешала одаренному вождю, преданному интересам единой России, вести страну по пути прогресса и проводить мудрую внешнюю политику экспансии на Запад. Как в то время, так и сейчас оппозиция знати действовала через институты олигархии: тогда это была боярская Дума, теперь — съезд партии, Центральный Комитет и Политбюро.

Трудно сказать, считал ли Сталин Кирова (ведь Ленинград, его вотчина, был неподалеку от тех мест, где когда-то находилась Ливония) современным Курбским или Старицким, но высказывания Сталина за целый ряд лет не позволяют сомневаться в его отношении к высокопоставленным старым большевикам как к аристократии. Иван Грозный в письмах к бежавшему князю Курбскому не раз презрительно писал о «вельможах». В 20-е годы это архаичное слово не было в ходу среди большевиков, но Сталин неоднократно выражал свое презрение к важным особам среди большевиков, называя их «вельможами». Выступая в 1924 г. на XIII съезде по вопросу о необходимости периодических чисток партии, Сталин заявил, что «советским вельможам» нужно втолковать, что «есть хозяин, есть партия, которая может потребовать отчета за грехи против партии», Как бы вспомнив об отличительных знаках опричников (прикрепленных к седлу собачьей голове и метле), он продолжал,-«Я думаю, что иногда, время от времени, пройтись хозяину по рядам партии с метлой в руках обязательно следовало бы»¹⁶. В частном письме (1929) он одобрительно отзывался о молодых и малоизвестных партийных писателях в противоположность широко известным и заслуженным, которых он назвал «литературными вельможами» (не уточняя, кого именно он имел в виду)¹⁷ Наконец, на XVII съезде Сталин в своем выступлении трижды употребил это слово, говоря о необходимости «сбить спесь с этих зазнавшихся вельмож-бю-рократов и поставить их на место»¹⁸. Можно только гадать, чем руководствовался Сталин, предпочтя после съезда именоваться не «генеральным», а просто «секретарем», — может быть, он следовал примеру Ивана IV, которого во времена опричнины титуловали не царем, а Великим князем Московским Иваном Васильевичем.

Конечно, это случайное

совпадение, но даже инициалы Сталина совпадали с инициалами Грозного: Иосиф Виссарионович — Иван Васильевич. Есть сведения, что во время Большого террора документы для НКВД Сталин подписывал псевдонимом Иван Васильевич¹⁹. Готовя чистку, которая, как и во времена Ивана Грозного, означала аресты, пытки, судебные процессы над изменниками и казни, он готовился к смертельной борьбе с мятежными большевистскими вельможами. Создавая опричнину как орудие самовластия и очищения Русской земли от боярской измены, Иван Грозный якобы действовал в высших интересах российской государственности. Новый Иван Васильевич сделает то же, но будет и разница: подобно тому, как он, Сталин, сделал страну индустриальной державой, т. е. добился успеха там, где потерпел неудачу Петр Великий, так же он сделает то, что не удалось Ивану Грозному, — доведет борьбу с врагами до конца.

Есть и другое свидетельство того, что уже в 1934 г. Сталин отождествлял себя с Иваном Васильевичем: именно в этом году он распорядился переписать историю России таким образом, чтобы прославить Ивана Грозного как великого русского революционера сверху.

Для этого нужно было сначала развенчать историческую школу Покровского. Сам Покровский, у которого развился рак еще в 1930 г., а то и раньше, умер в 1932 г. В знак признания выдающихся заслуг в развитии исторической науки его удостоили захоронения на Красной площади как достойного большевистского вельможи, поэтому Сталину неудобно было сразу же ополчаться на историков его школы. Тем не менее уже в передовой статье номера журнала «Историк-марксист» с некрологом Покровскому внимательный читатель мог заметить признаки близившихся перемен.- ставилась задача «решительной реорганизации исторического фронта» на основе не только наследия Покровского, но и «тщательного изучения всех работ Ленина и Сталина»²⁰.

Опубликованные к тому времени работы Сталина содержали очень мало такого, чем могли бы руководствоваться историю!, изменяя картину на историческом фронте. Сознавая это и отдавая себе отчет в трудностях затеянной реорганизации, Сталин в 1934 г. решил сам задать историческим исследованиям новый курс. Прежде всего он пересмотрел политику партии в области преподавания истории в учебных заведениях. Его взгляды на преподавание истории мало-помалу прослеживались в целом ряде директивных документов ЦК. Постановлением от 12 февраля 1933 г. предписывалось, что по каждому отдельному предмету «должен существовать единый обязательный учебник, утвержденный Наркомпросом РСФСР и издаваемый Учпедгизом»²¹. Шестнадцатого мая 1934 г. вышли сразу три партийно-правительственных постановления, подписанные Сталиным как секретарем ЦК и Молотовым как председателем Совнаркома. Одно постановление предписывало вернуться к более традиционной системе школьного образования, другое — критиковало преподавание географии как имеющее слишком отвлеченный характер, а третье указывало на неудовлетворительную постановку преподавания истории и давало соответствующие директивы²².

Незадолго до опубликования этих постановлений группу советских историков пригласили в Кремль для встречи с членами Политбюро и видными специалистами в области педагогики. Спустя тридцать с лишним лет один из участников встречи вспоминал, что Сталин, взяв в руку книгу, сказал следующее: «Меня попросил сын объяснить, что написано в этой книге. Я посмотрел и тоже не понял». С трепетом автор воспоминаний увидел, что Сталин держал книгу, одним из соавторов которой был он сам. Сталин говорил минут пять-десять, сказал, что тексты следует написать иначе, что нужны не абстрактные схемы и определения, а конкретные исторические факты. При этом он то и дело подтягивал брюки, как человек, привыкший в тюрьме носить брюки без ремня. Все молчали и не сводили глаз со Сталина, как будто их взгляд приковала к говорившему неодолимая сила. «Вспоминаю об этом мгновении с оглядкой на современные споры: все ли верили Сталину или более трезвые скептики с “самого начала все понимали”. Мне кажется — верили»²³.

Хотя в постановлении о преподавании истории Покровский не упоминался, вся его направленность свидетельствовала о неприятии исторических концепций ученого. Необходимость «давать характеристики историческим деятелям» особо подчеркивалась в редакционной статье «Правды» от 1б мая 1934 г., когда были обнародованы постановления. Поворот был чрезвычайно крутым — ведь прежнее правило игнорировать роль личности было настолько непреложным, что одного университетского профессора сурово отчитали всего лишь за то, что, читая лекцию о реформации в №рмании, он кратко охарактеризовал личность Мартина Лютера²⁴. Теперь, наоборот, требовалось отдавать должное влиянию личности на историю.