Сталин. История и личность

Такер Роберт

На секретных переговорах в январе-феврале 1937 г. в Берлине германский участник переговоров граф Траутманнсдорф сообщил послу Чехословакии Войтеху Маетны, что Гитлер получил из СССР информацию о готовившемся там перевороте с целью убрать Сталина и Литвинова и установить в стране военную диктатуру. В опубликованных в Праге в 1947 г. мемуарах президент Чехословакии Бенеш утверждал, что он немедленно передал в Москву сообщение Траутманнсдорфа, однако никаких подтверждений тому в архиве МИДа не обнаружено⁵³. Впрочем, в марте 1937 г. советский полпред в Париже Владимир Потемкин известил Москву о своей беседе с Эдуардом Даладье, в то время французским министром обороны, который утверждал, что от «русских эмигрантских кругов» министерству стало известно о перевороте, готовившемся в СССР группой высших военных, настроенных против советской власти. Этими «кругами» был генерал Скоблин⁵⁴.

Фалин, заведующий Международным отделом ЦК КПСС в 1989 г., утверждал, что видел (надо полагать,

в Москве) подготовленные Шелленбергом документы, касающиеся Тухачевского и некоторых других военачальников⁵⁵. В личном архиве Сталина были обнаружены документы, «подтверждающие стремление германских разведывательных кругов подсунуть ему дезинформацию о М.Н. Тухачевском»⁵⁶.

Как бы то ни было, не досье являлось причиной катастрофы начального периода войны, когда обезглавленная Красная Армия оказалась неспособной должным образом защитить страну. Вина целиком и полностью лежит на кремлевском заговорщике и его подручных. Сталин задумал и начал осуществлять

свой заговор за много месяцевдо появления Скоблина в Берлине в конце 1936 г. В то трудное время, когда повсюду на просторах огромной страны разоблачали ни в чем не повинных бесчисленных «врагов народа», настоящим врагом народа, стоявшим в центре политических событий и подрывавшим обороноспособность страны, был Сталин. н

;• :к-.

{

Террор нарастает

Когда Сталин отправил секретную телеграмму из Сочи, в которой по сути известил Политбюро о своем намерении и дальше усиливать террор, террористическая кампания уже около двух месяцев шла по нарастающей. Еще не кончился августовский процесс, а «Правда» уже писала, что троцкистско-зи-новьевский заговор — отнюдь не эпизод из прошлого, а средоточие коварной антисоветской деятельности врагов, которая не прекратилась по всей стране. Первый залп выпустил Берия. Он объявил о разоблачении в Армении «троцкистско-националистической группы» во главе с бывшим республиканским наркомом просвещения Нерсиком Степаняном, свившей гнездо под крылом первого секретаря КП(б) Армении Агаси Ханджяна (в июле в Ереване сообщили о самоубийстве Ханджяна)⁵⁷

Как только закончился августовский процесс, старый чекист и друг Сталина, а ныне секретарь Северокавказского обкома Г. Евдокимов выступил с разоблачением террористическо-вредительской деятельности ряда групп замаскировавшихся врагов народа в руководимой им области. Можно ли было предположить, что подобных групп не было в других областях?⁵⁸ Уже на следующий день «Правда» откликнулась передовой статьей «Гнилые либералы — пособники врагов». В статье говорилось, ч то 16 руководителей заговора уничтожены, но было бы «величайшим преступлением» думать, что со всеми врагами покончено и теперь можно спать спокойно. Процесс показал, что далеко не все подлые двурушники разоблачены, нет, враг прятался под маской и проявлял необыкновенную изворотливость. К сожалению, в партии оказалось немало гнилых либералов, только болтавших там, где требовалось проявить подлинную бдительность. Так случилось в Днепропетровске, где либеральные простаки, в том числе председатель облсовета, приняли на работу вернувшегося из ссылки троцкиста Кацнельсона. Благодаря их же ротозейству вновь получили партийные билеты враги партии Каплан и Вайсберг. Статья заканчивалась призывом Ло-сталински разоблачать гнилых либералов, всех, у кого притупилось революционное чутье и отсутствует большевистская бдительность». По сути это было указание партийным работникам и государственным служащим никоим образом не препятствовать нарастающему процессу репрессий. Газета недвусмысленно предупреждала, что всякий, кто воспротивится террору, сам падет его жертвой.

Еще не кончился августовский процесс, но страх уже воцарился в советских издательствах, да и в друтих учреждениях. То тут, то там в издательствах Объединения государственных книжно-журнальных издательств (до самоубийства ОГИЗом руководил Томский) обнаруживались «троцкистские гнезда». В Государственном издательстве общественно-экономической литературы окопались враги, которые якшались с «фашистскими псами» Фрицем Давидом и Берманом-Юриным. Снятый с работы начальник иностранного отдела не сообщил парторганизации, что троцкист Домрачев просил его посоветовать, где лучше прятать сочинения Троцкого. С иностранным отделом были связаны не-

кий Панков, в 1934 г. приходивший к Зиновьеву на квартиру, и секретарь Радека Тивель, арестованный теперь как враг народа⁵⁹.

Начались разоблачения и в Союзе писателей. Обнаружилось, что членом Союза был Пикель, но его вовремя не разоблачили. Секретаря парткома Союза Ивана Марченко уволили и арестовали за содействие, оказанное им Галине Серебряковой, Тарасову-Родионову и другим писателям, «связанным с классовыми врагами»⁶⁰ Что касается Серебряковой, она оказалась «связанной с врагами» узами брака. Уже одиннадцать лет она была женой видного старого большевика Г.Я. Сокольникова, примыкавшего к левой оппозиции в 1925-1926 гг., впоследствии работавшего советским полпредом в Лондоне, замнаркомом иностранных дел, замнаркомом лесной промышленности и избранного

кандидатом в члены ЦК на XVII съезде ВКП(б). До брака с Сокольниковым она была замужем за Л.П. Серебряковым. На августовском процессе Вышинский назвал и первого и второго мужа Серебряковой в числе лиц, с которыми еще предстоит разобраться органам НКВД.

Все случившееся с Серебряковой — одна из бесчисленных трагедий родственников жертв сталинского террора. День 26 июля 1936 г. Серебрякова с матерью и двумя дочерьми провела на подмосковной даче. Сокольников с работы не вернулся. Незадолго до полуночи появились десять сотрудников НКВД, молча произвели обыск и удалились. Стало ясно, что муж арестован. Однако августовский процесс тогда еще не начался, и она не могла знать, что по замыслу «главного режиссера» Сокольников должен будет произносить покаянные речи на втором судебном спектакле. Серебрякова знала мужа только как активного проводника линии партии. На следующий день она пришла к Марченко в Союз писателей и все ему рассказала. Марченко поступил как типичный гнилой либерал, заявив, что знает Серебрякову и не сомневается в ее верности партии. Иначе повели себя другие друзья и знакомые — звонки по домашнему телефону разом прекратились. НКВД установил за квартирой постоянное наблюдение. Пятого августа в райкоме партии Серебрякова узнала, что с мужем, который на двадцать лет старше, ее связывает вовсе не любовь, а общность контрреволюционного образа мыслей и совместная подпольная антисоветская работа. Бюро райкома исключило Серебрякову из ВКП(б) за «потерю бдительности и связь с врагом народа». Вскоре новый секретарь парторганизации Союза писателей Владимир Ставский уже ставил Марченко в вину, помимо других грехов, высокую оценку творчества Серебряковой. Действительно, когда о связи Серебряковой с врагом народа ничего еще не было известно, Марченко называл ее «литературной стахановкой». Ну, можно ли удивляться справедливому ^ негодованию Ставского-. «Какая же это бдительность?! Это утрата бдительности и гнилой либерализм!»⁶¹.

Вскоре после августовского процесса, на котором Вышинский назвал Сокольникова в числе новых подследственных, Серебряковой позвонил заместитель Ягоды Агранов. В тот же день ее привезли на Лубянку, и после пятичасового ожидания она оказалась в большом ярко освещенном кабинете, где сидели Агранов и Ягода. Вскоре появился Ежов и произвел на Серебрякову жуткое впечатление своим крошечным ростом и «лицом старого карлика». Ягода тогда еще не знал, что оказывает одну из своих последних услуг Сталину на посту наркома внутренних дел. На этом допросе, первом в длинном ряду продолжавшихся целыми ночами допросов, Агранов заявил, что Серебрякова может избавить себя и свою семью от ужасной участи, но для этого нужно «заслужить наше доверие». Чтобы заслужить доверие, требовалось дать подробные показания о том, что 10 декабря 1934 г. она стояла у двери в кабинет мужа и слышала, как

муж и ее отец обсуждают детали подготовки террористического акта против Сталина. Серебрякова с негодованием отказалась и заявила, что, требуя от нее такую фальшивку, руководство НКВД само выступает в роли заговорщиков, желающих обмануть Сталина и Центральный Комитет. Агранов дал ей один день на размышления. В этот день Серебрякова думала о самоубийстве, но все кончилось нервным расстройством. Впрочем, благодаря хорошему больничному уходу она в скором времени поправилась.

Из больницы Серебрякову отправили в Бутырскую тюрьму. Там ее раздели донага и втолкнули в холодное темное помещение с обитыми резиной стенами. Спустя некоторое время дверь открылась, снаружи проник свет, она почувствовала, как кто-то дотронулся до ее спины носком сапога, и услышала мужской голос: «Ничего не скажешь, умеют эти враги народа себе баб выбирать». В другой раз открылась дверь, ее ослепили лучом фонарика. Серебрякова услышала, как вскрикнул мужчина, и ей показалось, что это голос мужа. Когда ее выпустили и отправили домой, она узнала, что ее мать недавно вызвали на Лубянку и приказали написать Сокольникову, что Галина на свободе, здорова и ее произведения печатаются (хотя на самом деле их уже не печатали)⁶². Отчасти благодаря такому приему удалось убедить Сокольникова отлично исполнить уготованную ему роль во втором судебном спектакле — ему показали, что ждет его молодую жену, если он откажется сотрудничать, а за полное и убедительное признание пообещали сохранить жизнь.

Очевидно, потребовалось такое же обещание, чтобы склонить Радека к публичному признанию участия в заговоре с Троцким, Сокольниковым, Пятаковым, Серебряковым и другими обвиняемыми, которые якобы поставили перед собой цель добиться свержения советской власти. Не отличаясь особо сильной волей⁶³, некоторое время после ареста он все же не поддавался нажиму НКВД. Поведение Радека резко изменилось после продолжительной беседы с приехавшим на Лубянку Сталиным — теперь он всячески демонстрировал полную готовность сотрудничать со следствием⁶''. Будучи одаренным литератором и обладая богатым воображением, умея следовать странным поворотам сталинской мысли, Радек согласился написать политическую пьесу (конечно, выполняя установки, полученные от Сталина во время их беседы), в которой ему самому была отведена одна из главных отрицательных ролей. К тому же он считался лучшим специалистом по Германии — естественно, с подачи Сталина, в сценарий вошла и сюжетная линия изменнических связей его самого, Троцкого и других с нацистами.